Великий поход

Он поднялся с земли и осмотрел угрюмую пустошь, разнесённую во все стороны до самого края небес. Долог путь ходока, решившего подчинить её своим ногам. Воин подошёл к прогару костра и сунул руку в его белёсый навал. Воры ушли давно. Об этом можно было судить по остывшему пеплу. Ночи стояли тёплые и пепел остывал медленно. Сейчас он остыл полностью.

Индра отыскал следы. Воры шли быстро — их шаги почти не опирались на пятки. Шли размашисто. Значит, скоро устанут. Ноша немалая. Индра ещё раз осмотрел равнину, но его глаза и в этот раз не прибавили ничего к увиденному.

Юноша обмотался плащом, благодаря чему мог сливаться по цвету с травяным размазом осеннего луга, и пустился в погоню. У него не было оружия, но не оружие делает человека воином.

Земля держала остатки дождевой воды. Прикрывая их чахлой травой. Это помогало шагу. Сухая земля его разбивает, скидывает, а влажная — притягивает. Нет воина среди тех, кто не мерит пространство шагом, бросая себя в необозримые земные дали. Преодоление земного размаха, должно быть, самое загадочное из всех побуждений воинской натуры. Ей тесно на отведённом жизнью месте.

Скоро Индра всерьёз пожалел об утрате бурдюка с питьевой водой. Хорошо ещё, что воздух был сырым и прохладным. Индра пил его неутолимым дыханием своей жажды. Ему казалось, что этот поток будет исчерпан им до дна.

Время, должно быть, приближало его к преследуемым. Он не терял их следы, хотя и не различал впереди пока никого. Шудры были там, за размытой полосой дали. За чертой призрачного слияния земли и неба. Они были там. Что Индра станет с ними делать? Будет преследовать до ночи, держась на дальнем расстоянии. А уж дальше — пусть им помогут боги!

Впрочем, ни один из арийских богов не поможет шудре. Шудра — не человек, не имя и не название чего-то человеческого, это приговор, вынесенный богами уже бывшему человеку. Шудры считают себя арийцами, такими же людьми, только без сословия, но сами «благородные» имеют на этот счёт другое мнение. Шудры не просто нищие, попрошайки и воры.

Такое ещё можно было бы искупить, отчистить от себя, сохраняя зачатки человеческой совести.

Шудра — та болезнь облика, при которой безвозвратно утрачена человеческая основа. Она сгнивает в спайке с душой, оставляя взамен людскому некое животное, место которому не предусмотрела природа. И дело вовсе не в бедности и даже не в потере человеческого достоинства. Не в том, что у шудры чего-то нет. Дайте ему хоть без меры, он всё равно останется шудрой.

Не бывает безобидных попрошаек и воров. Вопрос стоит лишь в том, отрубить ли заражённому этим недугом только пальцы, всю руку или уже и голову, чтобы болезнь разложения совести и души не перекинулась на других.

Индра должен был настигнуть преследуемых. Должен был, но не настиг. Уже высоко стоял день, когда потерявший терпение воин сбросил с себя плащ и, собрав обноски гнева, вложил их в порыв свирепого бега. Так бежит рыскач, выхватывая взглядом жертву, разогревая себя для последнего яростного броска, пересекающего её жизнь. Но Индра скоро выдохся и совсем потерял силы. Вокруг по-прежнему растекалась немая, равнодушная ко всему происходящему пустошь. В грязных перетёках размазанной травы.

Воин упал грудью на землю и готов был уже разрыдаться от злости и безысходности, как вдруг почувствовал под собой что-то каменно-твёрдое. Индра приподнялся и увидел кремнёвый наконечник топора. Рядом, всего в шаге, лежал другой, и дальше ещё один. Шудры сбросили ненужную поклажу. У них было время перебрать украденное.

Сколь бы постыдно ни выглядело это занятие, Индре ничего другого не оставалось, как подобрать выброшенное ворами. Скоро он вернул себе моток жил, вполне пригодный для тетивы, бурдюк с жиром и тростниковые палки. Хорошо, что шудры не сунули их в костёр.

Индра смастерил топор, подходящий для рукопашного боя, и продолжил преследование. По пути он нашёл ручей и потратил много времени на замену жира водой, выполаскивая бурдюк и вывозя пальцами затёки содержимого.