Великий полдень

Тогда у меня не промелькнуло даже мысли о том, что в этом чудесном раю уже побывали и развлеклись, по всей вероятности, многие значительные персоны, — не говоря уж о Папе. Впрочем, мне, повторяю, это было абсолютно безразлично.

Альга незаметно убавила яркое освещение, и помещение погрузилось в приятный полусвет. Затем мы устроились на обширном, вроде мраморной скамьи, теплом ложе и долго, увлеченно мыли перемывали, терли растирали друг друга при помощи всевозможных бальзамов, смесей, гелей, мочалок и губок. Наши тела скрипели, как идеально чистое стекло, и светились так, словно кровь, текшая у нас в жилах, вдруг начала фосфоресцировать. Затем мы снова принимались обниматься, играть, целоваться и купаться.

Утомившись плескаться, я, словно морж или тюлень, выполз на гребень верхнего яруса, лег на спину и, чуть наклонив голову набок, с улыбкой смотрел на купающуюся нимфу. Вода как будто текла сквозь меня, — сквозь мои мысли и душу. Освежая, очищая. Блаженство, какое блаженство!

Я неожиданно заснул. Потом в полусне, поддерживаемый Альгой, я выбрался из чудесной ванной комнаты. Мы устроились на шелковых подушках на изумительно раскачивающейся кровати. Когда я проснулся, мне показалось, что я проспал совсем недолго, но, оказалось, почти целые сутки. Впрочем, это меня нисколько не обеспокоило и не встревожило. Мне казалось, что никто даже не заметит нашего отсутствия. Я чувствовал себя необычайно — как никогда свежим и бодрым.

— Сейчас утро или вечер? — спросил я, сладко потягиваясь и глядя в раскрытое огромное окно, где уже не было розовой луны, а было нежно голубое небо и белые облака, в которых играли веселые солнечные лучи. Ей Богу, мне показалось, что до моего уха доносится птичье щебетание.

— Тот день прошел, — сказала девушка, — а сейчас утро нового дня.

Кажется, все это время она была со мной. По крайней мере теперь она сидела с ногами на кровати с маленькой записной книжкой на коленях и авторучкой. Судя по всему, это была та самая записная книжечка, сунув которую вместе с зубной щеткой в рюкзачок, Альга покидала родительский дом. Она взглянула на меня, и я вежливо отвернулся, поспешил отвести взгляд, чтобы не смущать ее и не смущаться самому. Если ей хочется что то записать, пусть себе пишет. Кто знает, может быть, она вообще пишет между делом интимные записки обо всем и обо всех, с кем ей доводилось общаться в ее московских приключениях

Но Альга заметила мой взгляд и тут же протянула мне книжку. Покраснев, я замотал головой, но она, усадив меня на диван, все таки вложила ее мне в руки.

— Да! Прошу тебя! — попросила она с улыбкой. — Мне хочется, чтобы ты взглянул, прочел…

Я тоже уселся на кровати, подобрав под себя ноги, и принялся медленно перелистывать страницы. Изящным тонким женским почерком сюда были занесены милые и трогательные, коротенькие поэтические впечатления молодой девушки, датированные последними месяцами. Что то вроде древних восточных миниатюр. Мне запомнились два таких текста — самых последних, как раз сегодняшних:

Когда запели птицы,

Мы поняли,

Что это утро нас нашло

И разлучить спешит…

В движеньи дневном

Вдруг замру на мгновенье,

Когда у меня на губах оживет

Твой ночной поцелуй…

Впрочем, я не мог долго вчитываться в ее записи, поскольку Альга уже положила голову ко мне на колени и обняла меня. Я тоже обнял эту замечательную девушку. Странно, мы были близки, как только могут быть физически близки мужчина и женщина, но я не думал об этом в таком прямом смысле, что мы «занимаемся любовью».

Альга несколько раз заговаривала о том, что мне все таки, несмотря ни на что, предстоит «вернуться» к Майе. Но мне в это что то слабо верилось.

Потом мы выпили по чашке бархатистого кофе за низеньким резным столиком. Я чувствовал себя здесь как дома. Мы никуда не торопились. Мы болтали о том, о сем. За те часы, пока мы были вместе мы успели переговорить о целом мире. Мы были теперь, словно сиамские близнецы, чувствующие любое движение или ощущение друг друга. Теперь то я знал, что все ходившие о ней сплетни были спровоцированы либо жгучей ревностью, либо закулисной борьбой за власть, а всего больше — нашим общим безумием. Чего только стоили слухи — злоязычие Мамы, солидарное злоязычие моей жены, доходящее до маниакального бреда служебное рвение Толи Головина, перевранные и перелицованные мнения всех прочих. Не говоря уж о бредовой подозрительности самого Папы! Сколько несуразиц нагнеталось вокруг нее! Теперь я лишь улыбался, когда мы с Альгой вспоминали об этом. Господи, каких только собак на нее не вешали! Помнится, ей даже приписывали неподобающую, извращенную связь с Косточкой…

Кстати, я спросил ее о Косточке, когда мы заговорили о детях нашего круга. Мне было чрезвычайно интересно услышать ее мнение о нем. Если я не ошибаюсь, она наконец нашла с ним общий язык? Так или нет?

Альга задумчиво качала головой. Косточка очень странный, необыкновенный мальчик.