Великий полдень

— Ну вот, я так и знал! — вырвалось у него. — Теперь придется начинать все сначала!

— Разве я тебя когда — нибудь наказывал? — удивленно промолвил я.

Но сын не ответил. Он резко поднялся с места и в сердцах сбросил одним ударом со стола плюшевого Братца Кролика и быстро вышел из комнаты.

Я по-прежнему толком не понимал, что именно произошло, но у меня было такое чувство, словно я ужасно подвел своего сына.

— Дед! — услышал я удаляющийся голос Александра. — Корми! Я есть хочу! Дед! Есть давай!

Прошла всего секунда, а его голос уже звучал равнодушно.

Я рассеянно пялился в погасший экран. Неприятный эпизод, но мне не хотелось придавать ему большого значения. Это просто игра, твердил я себе. Глупая игра. Жаль только, что так и не удалось побывать в Шатровом Дворце. Я вспомнил, как правдоподобно рушились стены, как обваливались громадные плиты, и у меня сжалось сердце, как будто все это было на самом деле. Как будто Шатровый Дворец, а может быть, и вся Москва были уничтожены.

Это просто игра, не правда ли?..

Я чувствовал себя довольно глупо, когда поспешно подошел к окну и, волнуясь, отдергивал портьеру. С сердца словно камень свалился. Я взглянул за реку и увидел на фоне вечернего неба веселые огни и родной силуэт моей прекрасной Москвы. Потом я вспомнил о сообщении, в котором говорилось, что Россия должна возобновить свою работу в Москве — не где-нибудь, а именно в главном зале Шатрового Дворца. Может быть, это тоже ничто — шизофренический бред компьютера?

Я поспешно вышел в прихожую и нагнулся к журнальному столику, на который отец обычно сваливал макулатуру из нашего почтового ящика. Вот они, последние бюллетени из России! Я стал пробегать глазами тексты… Вот то самое! Очередное заседание должно было состояться именно в главном зале… Со странным ощущением чего-то неотвратимого я взял в руку адресованный мне конверт. В него было вложено специальное приглашение почетному гражданину Москвы, то есть мне. Приглашение в Шатровый Дворец, а также просьба сообщить в оргкомитет, соблаговолю ли я, наконец, поучаствовать в работе всемирной России. Я повертел красивую карточку в руках и, усмехнувшись, сунул в карман. Что ж, пожалуй, в самом деле соблаговолю.

7

Я словно находился в некоей болезненной умственной экзальтации. Можно, конечно, все объяснить вульгарной «гормональной интоксикацией». Иными словами, любовная горячка усугублялась причинами чисто физиологическими. Мы с женой словно подписали негласный мораторий на любые формы любовных утех. Попросту говоря, вовсе перестали вместе спать. Если быть точным, воздержание началось с той самой ночи, когда мне приснился сон об Экзаменаторе и Цифрах. Уклонение от близости было обоюдным, педантичным и стойким. Наташа как будто подверглась особого рода амнезии: напрочь забыла о сексе. Весь ее вид говорил о том, что у нее хватает других проблем. Не до баловства, мол. Она по целым дням пропадала в каких-то общественных комиссиях России, где помогала Маме представлять интересы женского движения, и, забирая после школы Александра, уезжала вместе с ним и с Мамой в Деревню.

Впрочем, наше интимное отчуждение никак нельзя назвать внезапным. Происходило это как-то исподволь, без надрыва. Уж и не припомню, когда из нашего обихода испарились самые простые проявления нежности. Однажды я обратил внимание на тот прискорбный факт, что ни утром, ни вечером у Наташи не возникает желания мимолетного объятия или поцелуя. Более того, она не видела в таком симптоме ничего зловещего. Просто не придавала этому значения. Списала на возраст?.. Строго отмеренным интимным процедурам было отведено ночное время. Как «Спокойной ночи, малыши», как «Отче наш» на сон грядущий. И прежде, конечно, случались периоды воздержаний. С той лишь разницей, что обычно Наташа все-таки спохватывалась, что «так не должно быть», что «физиология» в супружестве не последнее дело, вспоминала о чувстве долга наконец. Или я сам, измученный, восставал против «диеты». В общем, мы оба кое-как сознавали ненормальность ситуации. Меня, в частности, это мучило, и я, как мог, пытался заделывать трещины… Но теперь я радовался, радовался вынужденному воздержанию! В терзаниях и томлении плоти содержался высший смысл. И воздержание было средством его постичь. Теперь, совершенно также, как еще недавно Папа, я видел в этом возможность «очиститься». Накачаться гормонами до такой степени, чтобы узреть и ангелов, и демонов. С каждым днем я со всей определенностью фиксировал, что внутреннее давление этих самых «гормонов» возросло во мне еще на сколько-то там паскалей. Не нужно никуда спешить, не нужно суетиться.