Великий полдень

Единственное, что отличало реальность от обстановки, воспроизведенной в игре, это отсутствие зелени, изумрудной листвы. Весна была в самом начале и голубовато-сиреневые молодые деревца, хороводом окружавшие Шатер, стояли еще голые, земля под ними была черная и жирная. Я торопливо проследовал сквозь ряды дубков к парадному входу и единым духом взбежал по мраморной лестнице. Огромные двери распахнулись передо мной. Признаюсь, я вошел в фойе Дворца не без трепета, как будто ожидал встретить нечто ужасное и фантастичное — наподобие гигантского хищного кролика. Но ничего такого тут, конечно, не обнаружилось, да и не могло обнаружиться.

Свет в фойе был тусклым, рассеянным. Я с удовлетворением отметил, что, в полном соответствии с моим замыслом, помещение фойе не загромождено никакими посторонними аксессуарами и украшениями, вроде диковинных светильников, статуй или барельефов, — словом, всем тем, что столь мило сердцу наших художественных мэтров, которые осуществляли в Шатровом Дворце отделочные работы.

Если с внешней стороны грани и плоскости были слегка вогнуты, как и полагалось шатру, то изнутри стены казались чуть выпуклыми — словно провисала тяжелая ткань. Снаружи здание сверкало под солнцем, будто ало-золотое шитье, а изнутри отливало спокойным темно-серебристым блеском. Благодаря этому эффекту создавалось впечатление, что на стенах, имитирующих изнаночную сторону дорогой ткани, слегка колеблющейся от движения воздуха, оживают и начинают жить своей жизнью неясные, будоражащие воображение узоры и орнаменты. Таким образом человек, входящий в Шатровый Дворец, погружался в особое, «переходное» состояние, необходимое для того, чтобы перевести дыхание и в полной мере воспринять эстетику главного зала.

В первый момент мне показалось, что и в фойе совершенно пусто. Я не сразу заметил, одетых в темную униформу и почти сливавшихся с фоном, сотрудников службы безопасности.

— Быстрее, уважаемый, сейчас начнут! — обратился ко мне один из них. — Проходите, пожалуйста, сюда — в главный зал! — И деликатно направил лопатообразную ладонь в сторону двойной тяжелой портьеры, прикрывавшей вход в зал.

— Уж я то знаю дорогу, — усмехнулся я и шагнул к двери.

Другой сотрудник в темной униформе чуть-чуть отодвинул для меня край полога, и через секунду я оказался внутри.

«Господи, как хорошо-то! Как хорошо!» — едва не вырвалось у меня, когда главный зал Шатрового Дворца, наконец-то, предстал моему взору. Я забыл обо всем на свете.

Несколько сотен делегатов России, которых служители уже успели развести по местам, затаив дыхание, не в силах даже перешептываться, все еще потрясено оглядывались по сторонам. Что и говорить, это, конечно, не помещение таксопарка и даже не Колонный Зал! Вероятно, им казалось, что они собрались на какой-то грандиозный спектакль с фантастическими декорациями или присутствовали на каком-то великом религиозном празднике. Впрочем, так оно по сути, наверное, и было.

В президиуме на самом видном месте виднелась симпатичная, пышущая здоровьем физиономия нашего народного кандидата Феди Голенищева. Федя обвел глазами, блестевшими сквозь изящное пенсне, весь зал, а затем, почесав пальцами окладистую русую бородку, вдруг привстал и в исключительной тишине энергично и радостно выкрикнул:

— Москва! Россия! Победа!..

И мгновенно вслед за ним собравшиеся подхватили и принялись громогласно скандировать:

— Москва! Россия! Победа!.. Москва! Россия! Победа!..

Так продолжалось не меньше получаса.

Можно было понять общий надрыв и необычайный энтузиазм. Я уже сказал, что многие из присутствующих вообще ни разу не были в Москве, а тут — сразу Шатровый Дворец! Я и сам сделался точно пьяный. Честное слово, теперь я прямо-таки был готов расцеловать наших мэтров за то, что они так славно потрудились. Они отнеслись к моему проекту так трепетно, с таким пониманием и чувством меры, как если бы это было их собственное детище. Два наших заслуженных художника и один скульптор доказали что не лишены вкуса, стиля и фантазии. Что ж, и под мантиями академиков бьются талантливые сердца. Приходится признать. Впрочем, в моем проекте был заложен такой мощный творческий заряд, предоставлялся такой необъятный простор для фантазии, что даже законченная бездарность и серость должны были возликовать и воспарить на крыльях пламенного и высокого вдохновения. А наших академиков я никогда и не считал абсолютно бездарными. Что же касается их феноменальной плодовитости, работоспособности, педантичности, а также склонности к историческим сюжетам в духе гигантомании, то все эти качества оказались как нельзя кстати и принесли чудесные плоды. Коллеги продемонстрировали сверх высокий профессионализм, а попутно сторицей наверстали выгоду, которой лишились, когда появление моего суперпроекта на конкурсе привело к аннулированию всех текущих государственных заказов и под корень подрубило их многочисленные дорогостоящие проекты…