Великий понедельник. Роман-искушение

– Помните, мы ждали Спасителя, который, взяв с собой Петра, Иакова и Иоанна, взошел на гору, а нас оставил внизу. А утром пришли люди, и среди них – Дионисий, которого мы тогда не знали. Он мальчика своего принес и спросил: «Где ваш Учитель?» Зилот повел его к Андрею. Андрей спросил: «Зачем тебе Учитель?» А Дионисий заплакал и долго не мог говорить. А потом стал рассказывать: «Вот, сын у меня единственный, один у меня он, и с детства в нем бес поселился. Когда он его схватывает и терзает, мальчишка начинает кричать, падает и испускает пену. И особенно тяжко страдает в новолуние, потому что кидается в воду или прыгает в огонь, пытаясь с собой покончить. А после немеет и целыми днями лежит без движения, как паралитик… Помогите, добрые люди, попросите своего Учителя, чтоб Он исцелил мне сына». Так он попросил Андрея… Ты разве не помнишь?

– Меня не было. Мы отошли с Толмидом, – сказал Филипп.

– Я был. И я помню, – сказал Иуда.

– Ну вот, – продолжал Фаддей, – Андрей улыбнулся, обнял Дионисия и сказал ему: «Не нужен тебе Спаситель. Мы сами твоего мальчика вылечим. Учитель дал нам власть изгонять бесов. Пойдем покажешь». И они пошли к мальчику. Он лежал без движения, а вокруг него толпились люди, которые пришли с Дионисием. Андрей возложил на мальчика руки, призвал имя Спасителя и прочел молитву, которую Он нам дал. И мальчик, у которого глаза были до этого закрыты, открыл их, улыбнулся Андрею, а потом… вцепился ему зубами в руку, так что кровь брызнула… Ты помнишь его лицо?

– Ты меня спрашиваешь? – спросил Филипп, потому что Фаддей на него смотрел.

– Глаза у него были зверские, – сказал Фаддей. – И бездна ада была в этих глазах. И ад ликовал и смеялся. Андрей же боялся пошевелиться, чтобы не сломать зубы ребенку, потому что вцепился он, как собака, как пес бешеный. А когда отец разжал ему зубы, Андрей усмехнулся и сказал: «Пусть кто-нибудь другой им займется. Похоже, я еще не проснулся как следует и нет во мне силы…» И, кажется, ты, Филипп, потом стал изгонять из него беса…

– Говорят тебе: меня не было с вами! – почти закричал Филипп. – Мы с Толмидом пошли в гору, потому что проснулись и увидели, что сверху из облаков вышли Учитель и Петр с Зеведитами. И мы пошли их встречать. А вы остались внизу.

– Андрей меня попросил, – сказал Иуда. – Но я медлил. И тогда вызвался Иаков Малый, Алфеев. Но у него тоже не получилось. И тогда ты, Фаддей, подошел к отроку. И он, как только тебя увидел, сразу успокоился и сел, привстав на локтях. А когда ты достал свою склянку и стал кропить мальчонку ослиной мочой…

– Это ниранг, – перебил его Фаддей. – Он уже через неделю перестает быть просто мочой. А после сорока дней в погребе моча, смешанная с золой… Самое сильное средство из всех, которые мне известны, – вздохнул Фаддей и замолчал.

А Иуда прекрасно улыбнулся и ласково сказал:

– И огонь, который ты разжег, тоже не подействовал. Мальчик стал поносить тебя бранными словами. И не смущало его, что рядом стоит его отец, другие взрослые люди…

– Эти мерзкие книжники! – воскликнул Фаддей, но радостно и пылко. – Они и фарисеи всегда так появляются вокруг нас. Ты видел, откуда и когда они налетели? Я не заметил. Но когда оглянулся, они уже кружились и жужжали вокруг нас. И целую толпу привели за собой. И жалили нас взглядами и словами: вы, дескать, ни на что не способны, потому власти никто вам не дал, и ваш Назарей этого беса никогда не изгонит, потому что в отроке бес настоящий и мощный, а вам, шарлатанам, под силу лишь мелкая нечисть, которую любой ученик фарисейский чихнет и изгонит… «Род неверный и развращенный! Доколе буду терпеть вас?..» Правильно заклеймил их Спаситель, когда спустился с горы.

– Это Он книжникам сказал? – осторожно спросил Иуда, едва приподняв брови, которые сразу же стали самой красивой чертой его благородного лица.

– А кому же еще? – удивился Фаддей.

– Нет, я так. Мне просто помнится, что Иисус сначала посмотрел на Андрея, который перевязывал себе руку, потом – на тебя… На меня он тоже посмотрел, – тут же поспешно и деликатно добавил Иуда. – Произнося эти слова, Иисус на всех нас смотрел с грустью и сожалением.