Великий раскол

Усе ангелы возрадовалися,
И архангелы счудесалися
Премладому его смыслу,
Превеликому его разуму,
А мы запоем аллилуия, аллилуия,
О, слава тебе Христе, Боже наш! —

царь поднялся с места и пошел в терем.

— А я к тебе, сестрица, душу отвести, — сказал он, входя к царевне Татьяне.

— Я собираюсь в Алексеевский монастырь… одна черница больна, нужно навестить.

— Не поздно ли?

— Лучше поздно; днем так и глядят все, куда едешь. Там меня ждут.

— Я не долго у тебя сидеть буду… Нужно выбирать патриарха, а кого, не знаем: Питирим…

— Глуп и грамоты не знает, — вставила царевна.

— Павел Крутицкий…

— Вот-то будет патриарх!.. Ему бы бабою быть, а не святителем…

— Илларион Рязанский?..

— Мужик мужиком; ему бы косу, аль серп, да в поле.

— А что скажешь об Иоасафе Тверском?..

— Этот, по крайности, благообразен, хоша не палата ума, да теперь оно и не нужно: пущай только не портит Никоновой работы.

— Видишь, позвал я Филиппова домрачея и просил спеть стих, причем думал: кого он назовет в стихе из четырех святителей, значит того и сам Бог хочет… А он и запой об Иоасафе-царевиче…

— Да коли уж выбирать в патриархи опосля Никона, так, по правде, нет ни одного, но коли его низложили, так не подобает церкви вдовствовать… Гляди, братец, ты вот по слову царицы и Морозова простил Феодосии Морозовой, а та снова свое поет, плюет на наши образы и на наши кресты, бранит Никона антихристом, а нас зовет еретиками, латинниками… Всюду она вопиет: «Наших святых Аввакума, Даниила, Епифания, Феодора сослали, истязают, а теперь сами нашли, что Никон-де латинянин да антихрист…»

— Так что же ты думаешь?

— Да так: нужно вызвать ее святых к собору, пущай восточные патриархи с ними прю ведут…

— Умница ты моя, вызову их сюда… Но тебе ехать надоть, поезжай.

Царевна оделась, взяла с собою одну из придворных боярынь, простилась с братом и уехала.

В Алексеевском монастыре игуменья, как видно, ожидала ее: она встретила царевну у ворот.

Царевна поцеловалась с нею и произнесла взволнованным голосом:

— Отчего мне только теперь дали знать, что мама Натя сильно больна?

— Она несколько часов только как пришла в себя и велела дать знать тебе, царевна.

— Что же с нею случилось?

— Говорят, ее переехали на улице… К нам в монастырь привезли ее добрые люди… Это было 13 декабря. Она была без памяти, вся в крови, ноги, руки, и голова повреждены… Что могли, то мы делали, и вот, милостивая царевна, теперь она пришла в себя.

— Можно ее видеть?

— Можно, можно… я провожу тебя в ее келью…

Игуменья ввела царевну в маленькую келью. Мама Натя лежала на мягкой и хорошей постели, в углу виднелась икона, а там теплилась ярко лампадка.

Царевна сбросила шубу и подошла к кровати. Инокиня как будто дремала. Царевна взяла ее за руку.

— Это ты, царевна… как я рада… я знала, что придешь, — слабым голосом произнесла больная.

— Что с тобою случилось?..

— Потом скажу…

Игуменья, видя, что она лишняя, вышла.

— Говори, ради Бога, мама Натя, что за беда приключилась…

— Когда его увозили… я хотела свернуть сани к народу… схватила за узду коренных… Стрелец ударил меня по голове, я упала под лошадей… дальше не помню… Помню только, что он узнал меня и крикнул: поклонись…

— Так он не забыл меня?

— Как же и забыть-то свою благодетельницу… добро и зло помнятся… Погляди меня царевна… вели свечу принести… хочу знать, целы ли руки… ноги…

Царевна выглянула в дверь. Служка монастырская ожидала у двери келии приказаний. Царевна велела принести огонь.

Вскоре появились в келии свечи. Как ни была мама Натя слаба, но просила служку развязать различные бинты на руках и ногах. Оказалось, что у нее имелись раны и ушибы, но переломов костей не было. После осмотра служка вышла.

— Я тебя, царевна, не видела после собора, — сказала инокиня, — а потом не знаю, кто это так озлобил царя против Никона.

— Да все этот Ордын-Нащокин… Точно так, как Матвеев и Морозов, он требует ввести у нас западные обычаи, а Никон против этого. Рассказывают они царю: как-де Никита Иванович Романов, мой дедушка, сшил было для прислуги своей заграничную немецкую одежду, так Никон-де послал за нею с наказом сказать: «Хочет-де патриарх и своим людям сшить такую». А как принесли к нему, так он велел изрезать одежду. Потом, увидев Никиту Ивановича, он сказал: «Не в одежде просвещение, а в учении», да и заплатил ему за одежду. Нащокин это знает, так и Никон ему неугоден. К тому же Нащокин хочет быть один: и мир-то заключить одному, да потом и в государевых делах быть одному. Но тому не быть: мы с Анною Петровною Хитрово залучим к себе племянника ее, Богдана, тогда и ссадим Нащокина.

— Не можешь представить себе, царевна, как я рада, — прервала инокиня Татьяну Михайловну, — что перелома костей у меня нетути, а раны, те заживут… Мне руки и ноги теперь нужны… нужны для дела: боярам мое вечное мщение… Тогда лишь успокоюсь, когда…