Великий раскол

— Говори, коль я был бы убийцей, то и меня не жалей… не щади… говори правду… как и где ей дали зелья?

— В Вознесенском монастыре.

— У царицы-инокини? Боже, я предчувствовал… Как же это было?

— Был праздник; почившая царица заехала к царице-инокине, захотелось ей пить, и инокиня повела ее в свою опочивальню и налила ей квасу в золотую чару… Та выпила, и по дороге она почувствовала что-то неладно… потом хуже и хуже…

— И почившая думала…

— Что царица-инокиня дала ей…

— Что, говори?

— Зелья, от которого она умерла.

— Убийца… инокиня… царица-мать, — как безумный ходил по комнате и, потирая лоб, твердил патриарх. — Невероятно… как будто сон… Слушай, — остановился он пред священником, — и ты будешь свидетельствовать и под пыткой?

— Хоша жгите.

— Нет, не годится, ты клянись лучше, что никому, никому не скажешь, — это убьет царя; да и народ что скажет? в царском-де доме друг друга заедают, убивают, точно звери лютые. Нет, не говори никому, а коли скажешь кому ни на есть, то нет пытки, нет казни, которая не постигла бы тебя. Помни: тогда лишь смей произнести имя убийцы, коли я тебе прикажу. Теперь ступай с миром, спасибо за верность и правду. Но повторю снова: помни, что и во сне нельзя проговориться, не спи ни с кем даже в одной комнате и знай, что и стены имеют уши… Клянись, что это сделаешь?

— Клянусь.

— Теперь ступай и знай — милость моя тебе на век.

Когда священник удалился, Филарет бросился вон из маленькой своей комнаты и заходил быстрыми шагами по своим обширным палатам; он просто задыхался от волнения.

Множество мыслей мелькали у него в голове, и вдруг, остановившись, он крикнул окольничего Стрешнева.

Окольничий ждал всегда его приказаний в передней.

Лукьян Стрешнев тотчас явился на зов владыки.

— Лукьян, — сказал он, — несколько раз я хотел спросить, как зовут твою дочь?

— У меня две.

— Да ту, знаешь, когда я был у тебя в последний раз… такая нежненькая, белая, с темно-синими глазами… с ямочками на щеках… ты еще подводил ее под мое благословение.

— Авдотья, — обрадовался Стрешнев, что владыка обратил внимание на его дочь.

— Евдокия, — поправил его Филарет и продолжал лихорадочно: — Тотчас беги домой… окружи ее близкими родственниками… не дай ее извести…

— Святейший патриарх, ты пугаешь меня… Разве семье моей грозит опасность или — ей?

— Беги, говорю тебе, тотчас… береги ее… ты головой отвечаешь за единый ее волос… и ко мне не показывайся… дома сиди и береги свою дочь, пока я не позову тебя… Слушайся же, коли я приказываю.

Стрешнев побежал опрометью домой и по дороге думал:

— Уж не испорчен и не рехнулся ли святейший? Но как сказать жене о приказании патриарха?

Он заблагорассудил лучше заболеть, лечь в кровать и под предлогом, что ему скучно и чтобы дочь за ним ухаживала, он задержал ее близ себя, в своей опочивальне, а вечером, отпуская от себя, он просил, чтобы жена брала ее на ночь с собою в кровать.

Прошло между тем сорок дней траура, который тогда существовал при дворе на случай смерти царя или царицы. Отслужены были панихиды по умершей и после поминального обеда патриарх поехал навестить царицу-инокиню в Вознесенский монастырь.

Царица после смерти ее невестки Марьи Владимировны или прикинулась, или была в действительности больна, но встретила она мужа кряхтя, охая и жалуясь на разные недуги.

Патриарх выслушал это снисходительно, но с нетерпением. Когда же она кончила, он обратился к ней:

— Царица, ты все говоришь о болести телесной, а о душевной не упоминаешь: разве не болеет твоя душа, что Бог прибрал нашего ангела Марью Владимировну?

— То воля Божья, — вздохнула инокиня, подняв вверх глаза.

— Воля-то воля Божья, но разве не скорбит твоя душа, что ангела не стало, что царь Михаил вновь без жены, да и без потомства?

— Жен не стать искать: их много на свете, а вот матерь едина, — бросила ему шпильку инокиня.

— Так нужно искать ему жену и ищи, — произнес сдержанно патриарх.

— Уж ты ищи… Ты отыскал и Машку Долгорукую, заставил дать свое благословение, вот и покарал Господь за обиду матери.

Патриарх вспылил, но удержался.

— Царица, — произнес он спокойно, — я взаправду думаю день-деньской о сыне; не хочешь ты, чтобы у него было потомство, — я это понимаю… понимаю и цели твои, но этого не будет… я снова женю сына.

— И без моего благословения?

— Хоша бы и без твоего благословения.

— Кто же будет моею царицей, — рассердилась инокиня.

— Твоей и моей царицей будет Евдокия Лукьяновна Стрешнева, дочь моего окольничего.

— Авдотька! — вспылила инокиня. — Да это будет на смех курам! Щуплая… две помойные ямы среди щек… Да и Стрешневы… хамы… Не будет моего благословения… и поглядишь, и она околеет вон как та… ну, покойная Машка.

— Полно, баба, дурить-то, — вышел из себя патриарх. — Коли будет она царицей, поклонишься ты ей в ноги, как царице, и не будет она порченая: я окружу ее Стрешневыми, и будут они отвечать мне за нее головой, а к тебе, царица, не будет она ездить и пить квас.

Инокиня бросила на Филарета быстрый взгляд — лицо его было спокойно, но грозно.