Великий раскол

В это время на дворе послышался какой-то крик, плеск воды и громкий смех. Царевна выглянула из-за полога и тоже засмеялась…

– Государь-батюшка тешиться изволит, стольников купает, – пояснила она.

Действительно, против внутренней выходной площадки коломенского дворца, где в высоком резном кресле сидел царь, окруженный предстоящими ему боярами, князьями и всякими именитыми сановниками, на дворе, у самого пруда, происходило нечто необыкновенное, хотя, по понятиям того наивного века, весьма естественное: Тишайший действительно изволил тешиться: купал в пруду своих стольников. Эти невольные ванны царские стольники принимали «ежедень» и «ежеутр», как писал о том сам Алексей Михайлович стольнику Матюшкину: кто опоздал к царскому смотру, то есть к поклонам, какие вон ныне утром так усердно делал дьяк Алмаз Иванов, самый аккуратный царедворец, как великий законник, или князь Трубецкой, не могший потом подняться с земли, – кто запаздывал к этим поклонам, того в пруд, так-таки совсем в кафтане, и золотном платье, и сафьянных сапогах и погружали в воду, бросая в пруд с «ердани», с мостков, устроенных для водосвятия.

Сегодня особенно было много купаемых. Да и немудрено: утро выдалось жаркое, следовательно, покупаться для потехи его царского пресветлого величества даже приятно. Конечно, в сентябре и октябре, когда начинались заморозки, а царь все еще оставался в Коломенском, стольники реже опаздывали к своим служебным обязанностям, к поклонам, но жарким летом почему и не опоздать? Особенно же потому лестно было быть выкупанным, что всякого, кто потом благополучно выползал из пруда, мокрый, как мышь, царь жаловал, кормил за царским столом: так мокрого и сажал, и тот преисправно кушал «царску еству» и пил изрядно…

– Великий государь! Смилуйся, пожалуй! Не вели топить, детушки мал мала меньше! – вопил один толстый, красный стольник, которого стрельцы под руки тащили к пруду, между тем как другой уже барахтался в воде, брызгал и фыркал, как купаемый конюхом жеребец, и охал, путаясь в мокрых складках своего цветного кафтана и захлебываясь водой.

– Караул! Тону! Пустите душу на покаянье! – молился он, выбиваясь из сил.

– Кидай! Кидай дале, глыбче! – наблюдал за порядком Алмаз Иванов.

– Ой-ой, батюшки! Государь!

Бултых!.. Только жмурки пошли по воде от толстого стольника…

А Тишайший, положив руки на полный, выхоленный живот, «любительно» смеется… Ему вторят почтительным ржанием бояре…

Испуганные лебеди бьются по пруду крыльями и отчаянно кричат…

Стрельцы волокут третьего стольника, который крестится и тихо читает псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей…»

– Ох! Тише! Задушите!

И его бултыхнули с мостков со всего размаху.

– Ой-ой! Убили! Батюшки, убили!

Этот третий стольник, падая торчмя в пруд, хлобыстнулся как раз об спину толстого, второго стольника, который только было вынырнул из воды…

– Ox! Спасите, кто в Бога верует, потопаю, ох!

А тот, первый, что раньше других барахтался в воде, кое-как добрался до берега, выкарабкался на четвереньках и приближается к царю с улыбкой подобострастия… Мокрые волосы спутались, закрыли все лицо, с волос и с бороды течет; с платья, с кафтана и штанов ручьями льет вода; сафьянные сапоги, наполненные водой, хлюпают и брызжут… Стольник, оставляя за собой на земле полосу воды, подходил к царским ступеням и кланялся земно, прямо лбом в песок… Поднимается, песок и грязь на лбу и волосах, руки, колени, полы – все в земле… Но на лице – самая преданная, самая холопская улыбка…

– Жалую тебя, Еремей, ешь ноне с царского стола, – милостиво, с доброю улыбкою на полном розовом лице говорит Тишайший.

Стольник опять кланяется земно, осклабляется…

– Я, ваше царское пресветлое величество, нароком опоздал, – стоя на четвереньках, благодарит выкупанный стольник, – коли-де опоздаю, так выкупают да и за стол посадят…

– То-то! – улыбается царь, и бояре «осклабляются, что псы верные».

– Для тово и опоздал нароком… ествы царской сродясь не едал, какова она, ества царская, – пояснял выкупанный.

За третьим сбросили в воду четвертого, пятого, шестого, до дюжины… А Алмаз Иванов наблюдает порядок, зорко следит за сим важным государевым делом, словно бы тут была царская овчарня, а это купают овец или молодых щенят, чтоб блохи не водились.

В это время стрельцы подошли к одному высокому, красивому, совсем молодому стольнику, чтобы и его вести в воду. Стольник был одет щеголевато, в малиновый летний кафтан «заморской кройки» и в сафьянные, со скрипом сапожки. Он глянул на окно царевниного теремка и вспыхнул как маков цвет… и там, в теремке, вспыхнули же: вспыхнула царевна Софья Алексеевна и даже рукавом закрылась.

– Иди, князь Василий Васильич, твой черед, – строго обратился к красивому стольнику Алмаз Иванов.

Руки стрельцов потянулись было к стольнику…

– Прочь, смерды! Не трожь своими лапами! – отмахнулся от них молодой стольник. – Сам ведаю государеву службу…

И со всего бегу, с припрыгом, ринулся с иорданских мостков в пруд и исчез под водою…

– Ай да молодец князь Василей, – похвалял царь, милостиво улыбаясь.