Великий раскол

— Затея!.. Я не возвращаюся на престол… Волен великий государь.

— Никон писал великому государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на свои блевотины! — долбанул тщедушный дьяк Алмаз своим здоровым голосом, подымаясь над кипами бумаг и харатейных свитков.

— Затею говорит дьяк! — огрызнулся подсудимый в сторону Алмаза Иванова. — Не токма меня, и Злотоуста изгнали неправедно!

— Эко-ста Златоуст! — послышалось среди бояр. — Не Златоуст, а буеуст!

Никона это окончательно взорвало. Он, казалось, позеленел.

— Ты, царское величество, — грубо обратился он влево, — ты девять лет вразумлял и учил предстоящих тебе в сем сонмище, а они все-таки не умеют ничего сказать. Вели им лучше бросить на меня камни — это они сумеют! А учить их будешь хоть еще девять лет — ничего от них не добьешься!.. Когда на Москве учинился бунт, то и ты, царское величество, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись, пошел от твоего гнева.

Эти речи и тишайшего взорвали. Он вспыхнул.

— Непристойные речи, бесчестя меня, говоришь! На меня бунтом никто не прихаживал, а что приходили земские люди, и то не на меня: приходили бить челом мне об обидах.

Голос царя сорвался. Собор превратился в бурю, когда Алексей Михайлович, тяжело дыша, как бы просил защиты у собора. Со всех сторон заревели голоса и застучали посохи.

— Как ты не боишься Бога! Непристойные речи говоришь и великого государя бесчестишь!

— В сруб его, злодея!

— Медвежиной обшить его да псами затравить!

— Вот я его, долгогривого!

Макарий повел по взволнованному собранию своими огромными белками, и крики смолкли.

— Для чего ты клобук черный с херувимами носишь и две панагии? — спросил он подсудимого.

— Ношу черный клобук по примеру греческих патриархов… Херувимов ношу по примеру посковских патриархов, которые носили их на белом клобуке… С одною пана-гиею с патриаршества сшел, а другая — крест — в помощь себе ношу.

Он говорил задыхаясь. Он чувствовал, что для него все кончается, почва уходит из-под ног и потолок, и небо рушатся на него. Архиереи что-то разом говорили, но он их не слушал, а махал головою, как бы отмахиваясь от мух.

— Знаешь ли ты, что александрийский патриарх есть судия вселенной? — снова обратился к нему Макарий.

— Там себе и суди! — с досадою, небрежно отвечал подсудимый; ему, по-видимому, все надоело, он устал, скорей бы лишь все кончилось… — В Александрии и Ан-тиохии ныне нет патриархов: александрийский живет в Египте, антиохийский в Дамаске.

— А когда благословили вселенские патриархи Иова митрополита московского на патриаршество, в то время где они жили?

— Я в то время не велик был, — неохотно отвечал подсудимый.

— Слушай правила святые.

— Греческие правила непрямые: печатали их еретики!

— Хотя я и судия вселенной, но буду судить по Номоканону… Подайте Номоканон! — неожиданно сказал Паисий, но так громко, что все посмотрели на него с удивлением.

Макарий взял со стола книгу и высоко поднял ее над головою, как в церкви.

— Вот греческий Номоканон.

Потом, поцеловав ее, передал Паисию, который также поцеловал ее и обратился к собору с вопросом:

— Принимаете ли вы эту книгу яко праведную и нелестную?

— Принимаем! принимаем! — раздались голоса.

— Приложи руку, что наш Номоканон еретический, и скажи именно, какие в нем ереси? — настаивал Макарий.

— Не хочу!

— Подайте российский Номоканон! — продолжал Макарий своим сильным, звучным голосом.

Алмаз Иванов, торопливо шагая, принес требуемую книгу.

— Он неисправно издан при патриархе Иосифе! — огрызнулся Никон, жестом отстраняя книгу.

— Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха? — добивал его Макарий.

— Епископа судят двенадесят епископов, а патриарха вся вселенная!

— Ты один Павла епископа изверг не по правилам. Тут вступился царь, желая скорее кончить этот томительный спор.

— Веришь ли ты всем вселенским патриархам? — спросил он кротко. — Они подписались своими руками, что антиохийский и александрийский пришли по их согласию в Москву.

Никон сурово посмотрел на бумагу, поданную ему царем, заглянул на подписи.

— Рук их не знаю, — пробурчал он.

— Истинные то руки патриаршеские! — окатил его Макарий своим поглядом, которого Никон не мог выносить.

— Широк ты здесь! — зарычал он. — Как-то ты ответ дашь пред константинопольским патриархом! Широк-ста!

Опять сорвались голоса со всех сторон: «Как ты Бога не боишься!.. великого государя бесчестишь и вселенских патриархов и всю истину во лжу ставишь!.. Повесить тебя мало!..»

Развязка близилась.

— Возьмите от него крест! — обратился Макарий к архиереям.

Никон бросился было за крестом, который всегда перед ним носили, схватил за руку ставрофора; но в это время порывисто встало несколько бояр с видом угрозы, и крест очутился в руках Иллариона рязанского. У Никона опустились руки. Снова выступил Макарий.

— Писано бо есть: «по нужде и диавол исповедует истину», а Никон истины не исповедует.

— Аминь! аминь! — послышалось в рядах.

Никон стоял, опустив голову. Голова его тряслась. Для него все кончилось.

— Чего достоин Никон? — раздался среди наставшей тишины голос Паисия.