Великий Сатанг

К исходу сорок седьмой минуты наступления Андрей не испытывал уже ни волнения, ни азарта. Сросшись с автоматикой танка, он и сам напоминал автомат. Если что-то и томило его теперь, то скорее всего стыд — перед противником и своими, стыд перед всеми дархайцами сразу и каждым в отдельности, потому что ему-то, лично ему, лейтенанту Аршакуни, в этой кромешной кутерьме ничего не угрожало. Во всяком случае почти ничего, это уж наверняка. Инструкторов, все равно, своих или нет, туземцы не обижают — таковы строжайшие инструкции обеих ставок. А сверхтанк слишком хорошо защищен, более того — в сугубо теоретическом случае непосредственной опасности умная машина заботливо катапультирует водителя…

Конечно, тогда уж не убережешься от, не дай Бог, случайного осколка… ну так на то и война.

Впрочем, в этом районе Галактики, да и на полтора десятка парсеков вокруг и намека не было на силу, способную на практике представить непосредственную опасность для «тристасороковки».

На пятьдесят восьмой минуте наступления в шлемофоне послышался ликующий голос лидера «южных»:

— Я — «Сокол», я — «Сокол»! Как слышите? Нахожусь в двух ке от точки двадцать два. Я — «Сокол», прием!

«Сокола», в миру Франтишека Ярузека, Андрей знал еще по училищу и, признаться, немножко завидовал ему: Франта — потомственный, едва ли не в седьмом поколении танкист — любил быть первым во всем, и это ему, надо признать, удавалось. Но на этот раз лейтенант Аршакуни тоже был лидером!

— Вас слышу! Я — «Индира», я — «Индира»! Как слышите? Прием!

— Езус сладчайший, какая радость! То есть бардзо, пани Индира! Через пять минут назначаю вам рандеву в точ…

Фразу прервал длинный пронзительный скрежет, и не нужно было излишне напрягать слух, чтобы узнать знакомый до боли взвизг катапульты; «Сокол» выбыл из игры, успев на прощание лишь выматериться, а в наушниках шлемофона всплеснулась какофония помех и лишь спустя несколько секунд раздался чужой гортанный голос, слегка искажающий классическую космолингву:

— Говорит Мураками, говорит Мураками! «Кондоры», делай, как я!

Команда шла открытым текстом, без кода, без позывных, и это означало, что дела противника действительно хуже некуда…

— «Кондоры», за мной! Помни Аламо!

«Кондоры» делали, как он. Разрозненные, окруженные стенами пламени глыбы металла подтягивались одна к другой — три, пять, девять, а вот и десятая! выстраиваясь в боевую колонну. Впервые в жизни, если не считать учебных лент, Андрей видел вблизи так много «Саламандр».

Вызов Далеких Братьев Дархая был принят Большими Друзьями Бессмертного Владыки…

Придет время, и этот бой будет единогласно признан классическим, проанализирован до мельчайших подробностей и включен в обязательную программу танковых академий Дархая. Седовласые преподаватели, обремененные килограммами орденов, тщательно разберут все: и кастовую самоуверенность начальника Генштаба, и косность аристократических доктрин ведения боя, и свойственную истинным самородкам мудрую дерзость Любимого и Родного.

Они переведут на сухой язык формул вдохновенное мужество пехоты и самоубийственную жертвенность дархайских артиллеристов и сойдутся во мнении, что только ужас дал остаткам деморализованных полосатых дивизий силы вырваться из гибельного мешка.

Ужас — и надежное прикрытие пятидесяти «Саламандр».

Но «Саламандрам» отступать было уже некуда…

Впрочем, Андрей и шедшие за ним не догадывались, что творят шедевр. После сводящего с ума лобового удара, после полуторачасовой мясорубки из полусотни «Саламандр» и пятидесяти «Т-340» осталось соответственно одна и четыре остальные бестолковыми грудами истекающего дымом металла громоздились на пепельном прогаре поля, и водители их, прихрамывая, убредали подальше, торопясь найти укрытие от случайных выстрелов…

Работа была выполнена, и догонять прорвавшегося счастливчика не имело ни смысла, ни надобности: танки Братьев Дархая вошли в Кай-Лаон.

Когда Андрей остановил машину на центральной площади поселения, там уже копошилась пехота, судя по испачканным, но не рваным комбинезонам — из утренних пополнений. Три щуплых женских тела слегка раскачивались на ветвях гигантского, немного опаленного баньяна. Андрей не без труда разобрал скоропись на табличке, прибитой к стволу: «Оранжевые подстилки». Менее всего эти обезображенные смертью крестьянки были похожи на сытых обозных шлюх…

Чуть поодаль даоченг, почти мальчик на вид, с непостижимым удовлетворением наблюдал, как высокий сутуловатый крестьянин избивает увесистой дубиной немолодого лысеющего человека в слежавшейся оранжевой накидке. Увечная правая рука не позволяла крестьянину бить в полную силу; он неловко работал левой, но у избиваемого уже не было сил уворачиваться, он стоял на коленях, прикрывая голову, и хрипло вскрикивал при очередном ударе. Изредка калека посматривал на даоченга, и тот ободряюще кивал.

Нельзя было вмешиваться; внутренние дела есть внутренние дела, в инструкциях это подчеркивалось не менее десятка раз, и невозможно было не вмешаться — вопреки всяким инструкциям!

— Даоченг! — отчего-то враз осипшим голосом крикнул Андрей.