А они предпочитали высматривать и выгадывать, куда отправиться на заработки: то ли в Днепропетровск, то ли в Днепродзержинск, то ли в Запорожье, то ли в Мариуполь… Опытных-то старых металлистов в первые годы индустриализации было не намного больше, чем новых заводов!
Искать «где лучше» человеку, хотя и не всякому, свойственно. Однако прошлая жизнь с её крепостным правом давала русским людям не очень-то много таких возможностей.
И не только русским. Нужда гнала за океан иммигрантов из Ирландии, из Италии, из австро-венгерской части Украины…
Тысячелетиями основными стимулами к труду для труженика были плеть, голод, та же нужда… Реже – жажда наживы, которую утолял один из сотни.
Теперь, впервые за всю историю человека, целая огромная страна, растянувшаяся на шестую часть мира, должна была найти новые регуляторы трудовых отношений взамен старых. В том числе – и совесть.
И раньше кадровый рабочий имел рабочую совесть, профессиональную гордость. Но польза от этого была не ему, а его хозяину. Теперь же надо было использовать эту совесть как чуть ли не плановый элемент экономики, улучшающий жизнь миллионов тем больше, чем более «совестливо», сознательно они работали.
В начале тридцатых годов весь Советский Союз исколесил английский промышленник Гартель. Вот его слова:
«Энтузиазм никогда не рождался из рабства. Если бы Советская Россия при осуществлении пятилетки зависела от принудительного труда, она распалась бы на следующий же день».
Прекрасно сказано! И – точно!
Не так ли?
Будущий премьер независимой Индии Джавахарлал Неру проехать по СССР тогда не мог. Он «путешествовал» тогда из одной индийской тюрьмы в другую. Но, сам отдавший себя делу народа, он и так хорошо понимал наши трудности и наши устремления.
9 июля 1933 года он писал дочери из очередной тюрьмы:
«В Советском Союзе действует принцип: «Кто не работает, тот не ест!». Но вдобавок к этому мотиву большевики привели в движение новый стимул к труду: работать ради общественного благосостояния. В прошлом этот стимул лежал в основе деятельности идеалистов и редких личностей, но общества в целом, усвоившего и реагировавшего на такое побуждение к деятельности, раньше не было.
Подлинной основой капитализма является конкуренция и личная выгода, получаемая всегда за счет других. В Советском Союзе этот мотив личной выгоды уступил место социальному стимулу: рабочие в России, как сказал один американский писатель, учатся тому, что «от признания взаимной зависимости рождается независимость от нужды и страха»…»
Между прочим, Неру сумел увидеть на расстоянии и такую важную примету новой жизни в России:
«Избавление от ужасного страха перед нищетой и небезопасностью, повсюду довлеющего над массами, является великим достоянием. Говорят, что ликвидация этой угрозы почти полностью положила конец психическим заболеваниям в Советском Союзе».
Последнее было лишь желаемым, а не действительным, однако наличие
Честно посмотреть на новую Россию могли не только умный английский капиталист Гартель или борец против владычества Англии в Индии Неру, но и французский художник Альбер Маркё, один из выдающихся художников ХХ века.
Его городские и морские пейзажи редко и мало населены людьми, но почти на каждом из них есть не праздный наблюдатель, а труженик и его работа. Для Маркё труд – это необходимая часть природы, населённой человеком. Пожалуй, только один его младший современник – Георгий Нисский из Советской России – в полной мере обладал таким же умением наполнить пейзаж ощущением человеческого созидания даже без присутствия человека на полотне.
Маркё объездил всю Европу, а в 1934 году приехал в СССР: Ленинград, Москва, Харьков, Тбилиси, Батуми… 23 августа 1934 года газета «Советское искусство» поместила его статью с показательным названием: «Обновлённая жизнь. Впечатления художника». Маркё разбирался в политике настолько же слабо, насколько хорошо разбирался в живописи. Но жизнь он видеть умел и поэтому выделил главное в увиденной жизни чужой страны –