Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»

Младших Столыпиных можно было назвать «детьми двенадцатого года», как их товарищей декабристов. Дмитрий Столыпин дослужился до генерала, командовал корпусом в Южной армии, где действовало тайное общество декабристов. Он завел ланкастерские школы взаимного обучения, был дружен с полковником Павлом Пестелем. Об опасных взглядах и знакомствах Столыпиных было известно императору. После смерти Александра I в его кабинете была обнаружена записка, в которой говорилось: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, развивается между войсками, что в обеих армиях, равно как и в отделных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют при том секретных миссионеров для распространения своей партии: Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Димитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников и полковых командиров»[53].

Известие о выступлении на Сенатской площади и восстании Черниговского полка произвело на Дмитрия Столыпина убийственное впечатление. Одного за другим брали под стражу его друзей. Многие с тревогой ожидали собственного ареста. Когда в начале 1826 г. через Москву провезли арестованных членов Южного общества, Дмитрий Столыпин заперся в своем кабинете. Официальная бумага гласила: «Генерал-майор и кавалер Дмитрий Алексеевич Столыпин… генваря 3 числа волею Божиею скончался, оставив после себя малолетних детей сына Аркадия 4 лет, дочерей – Марию 8 лет и Елизавету – 2 лет....» Скоропостижная кончина сорокалетнего генерала породила много слухов. Говорили, что он свел счеты с жизнью, не желая навлечь позор на семью ввиду неминуемого ареста за причастность к заговору. По другой версии, его сердце не выдержало боли за судьбу друзей. Это навсегда останется тайной рода Столыпиных. Подчеркнем только, что дед П.А. Столыпина и родной брат его деда были близки к декабристам и в случае успеха восстания должны были войти в состав временного правительства для преобразования России на конституционных началах.

Следует сказать несколько слов о сестрах Столыпиных. По словам Александра Тургенева, они были «почтенныя благородныя дамы; сложение дам елизаветинскаго века, плечистыя, благообъятныя, благоприятныя! Бюст возвышенный опирался на твердом, массивном пьедестале, но природа, наградившая их щедро во всех отношениях, наделила девиц неграциозным длинным носом»[54]. Начнем не по старшинству, а в обратной последовательности, потому что нас интересуют в основном две старших сестры. Из младших сестер Наталья Алексеевна вышла замуж за своего родственника Григория Столыпина, гвардии сержанта и пензенского предводителя дворянства. Александра Алексеевна была замужем за московским, а потом пензенским вице-губернатором Александром Евреиновым.

Что касается двух старших сестер, то их судьба была более яркой. Брак Екатерины Алексеевны (1775 – 1830) вызвал пересуды, потому что ее суженым стал генерал Аким Хастатов, имевший армянские корни. Тургенев в своей язвительной манере сообщал: «Боже мой! какой гвалт в Москве белокаменной подняли заматерелыя княжны, графини и просто дворянския дщери! кричат как беснующийся Ледрю-Ролен в клубе коммунистов (1848 г.), кричат как благородной девице вступить в супружество с армянином!» Однако Екатерина Столыпина имела смелость пойти против пересудов «заматерелых княжон» и не прогадала. Ее брак с Хастатовым был счастливым. Когда муж вышел в отставку, они переехали в имение «Земной рай», или Шелкозаводское, получившее название по заводу для переработки шелка-сырца, основанному предками генерала. Супруги иронически рекомендовались «самыми передовыми помещиками Российской империи». Действительно, их имение находилось на берегу Терека – передового рубежа русских владений на Кавказе. За рекой напротив их имения лежала Чечня. Из-за опасного соседства «Земной рай» на берегу Терека напоминал крепость с тыном, валом и легкой пушкой. Рядом был Ивановский казачий пост, в случае тревоги прикрывавший своими орудиями владения передовых помещиков. Екатерина Алексеевна привыкла к опасности. Когда звук набата пробуждал ее от ночного сна, она спрашивала о причине тревоги: «Не пожар ли?» Если ей докладывали, что это набег, она спокойно поворачивалась на другую сторону и продолжала прерванный сон.