Великий тайфун

— Я его все зову Васей. Привыкла за девять лет называть в письмах Васей, Да и мама зовет его Васей.

— И я привык, — сказал я. — Так что сын у вас Алексей Васильевич, а не Михайлович,

Все опять рассмеялись.

— Ну, пойдем. — Василий обнял меня, и мы вышли из спальни.

В комнате (она была небольшая, удлиненная, с одним окном, обставленная скромно до крайности) Василий усадил меня за стол, покрытый голубой клеенкой с коричневыми квадратами. Над столом висела электрическая лампа с абажуром.

— Сейчас будем ужинать. Я минут за десять до тебя пришел… Ну, рассказывай. Мне кажется, что мы не видались с тобой по крайней мере сто лет, а прошло всего два года.

— Да и двух нет. Много событий произошло за это время, вот и кажется, что давно. Живешь и не замечаешь ничего особенного в своей жизни, кажется, что время медленно тянется, а как оглянешься назад — бог мой, как, оказывается, клокотала жизнь… Ты нисколько не изменился за эти полтора года.

— Да и ты все такой же.

Василий присел к столу. Я заметил, что у него пропала привычка ходить из угла в угол.

Я начал свой рассказ: о первой ссылке в Малышевку, о твоем приезде туда, о нашем побеге, о попытке наладить подпольную работу в Приморье, о новом аресте, ссылке в Киренский уезд и о возвращении после революции домой — словом, обо всем, чего не знал Василий.

История Василия за время, как мы расстались, была короче. Работая пропагандистом в Петроградском комитете партии, он неоднократно выезжал на фронт (тут он рассказал о своей встрече с солдатами, знавшими меня по моей революционной работе на станции Муравьев-Амурский). За месяц до февральских событий Василий стал работать одним из руководителей партийной организации Петроградской стороны. В событиях февральских дней принимал непосредственное участие.

Надежда Николаевна накрыла на стол, подала скромный ужин — селедку с отварным картофелем.

— У нас так трудно с продовольствием, — оправдывалась она.

О своей жизни и о событиях, — а последние нельзя отделить от нашей личной жизни, — мы рассказывали друг другу и за ужином.

— Ну и дела творятся у вас в Питере! — сказал я.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Василий.

— Газеты читаешь?

— Что за вопрос?

— За работой совещания Советов следишь?

— Слежу. А как же!

— Ну, и какое у тебя впечатление от совещания?

— Да что ты меня спрашиваешь? Рассказывай ты… Что газеты! Важно личное впечатление.

— В газетах слишком скупо пишут о совещании, это верно, — согласился я. — Полного представления не получишь. Я хотел сказать, что в Питере атмосфера меньшевистско-эсеровская. В президиуме Исполкома Петроградского Совета три человека, из них два меньшевика — Чхеидзе и Скобелев — и один эсер — Керенский. В бюро Исполкома — большинство меньшевиков. Да и во всем Исполкоме два-три большевика, остальные — эсеры и меньшевики.

— Ну, такое положение по всей России!

— Судя по составу участников совещания, — подтвердил я, — действительно положение таково повсюду. Из тринадцати членов президиума на совещании только четыре большевика. Но Питер! Питер! К Питеру прислушивается вся Россия, а резолюции о войне и об отношении к правительству, принятые совещанием по предложению Петроградского Исполкома, — ниже всякой критики: оборона, поддержка Временного правительства, хотя и с оговорками. Очень жаль, что ты не был на совещании, — продолжал я. — Как яростно встречали выступления большевиков! Иркутянина Старостина, я думал, стащат с трибуны. Вот какая ситуация на совещании!

— Да, ситуация не в нашу пользу. Но ты по совещанию и по резолюциям Исполкома о настроениях Питера не суди. У рабочих другие настроения. Мы приобретаем все большее влияние. Возвращаются из ссылки и с каторги старые члены нашей партии. Работа идет. Это — как подводное течение. Бюро ЦК созвало партийное совещание. Приехали представители более чем от сорока местных организаций.

— Это я знаю. Был на нем два раза.

— Удивительно, как мы не встретились… Так что, как видишь, мы не дремлем.

В спальне послышался плач ребенка. Надежда Николаевна поспешно встала из-за стола.

— Ты бы видел, — рассказывал я, — какую овацию устроили вчера Плеханову и делегациям французских и английских социалистов!

— О приезде Плеханова я читал.

— Кашен произнес прекрасную речь. Он призывал к совместной борьбе за социализм, говорил, что французские пролетарии выражают изумление и преклонение перед русской революцией. Уж такую овацию ему устроили!

— А Плеханов? — спросил Василий.