Великий тайфун

Женя лежала в светлой палате, пользуясь особым вниманием со стороны своих сослуживцев — сестер, нянь и самого главного врача городской больницы, высокого, всегда спокойного, усатого блондина, известного жителям Владивостока доктора Панова.

— Он — вылитый ты, — с любовью говорила Женя Виктору, сидевшему на седьмой день после рождения ребенка возле нее.

— А по-моему, он весь в тебя.

— Ну, что ты! Посмотри на него!

Трудно было, конечно, сказать, на кого был похож ребенок.

— Как я счастлива, Витя! — Женя смотрела, как сын, закрыв глаза, жадно сосал грудь своим крошечным ртом, в котором едва вмещался розовый сосок, и в ее глазах светилось то особое счастье, какое знают только женщины-матери.

Рождение сына преобразило их внутренний мир, обогатив его новыми, совсем не известными им чувствами. Любовь к ребенку, к появившемуся вдруг на свет от их плоти и крови сыну, еще больше связала их.

Назвали они сына Петром, в память прадеда Виктора, волжского бурлака Петра.

Когда Женя оправилась после родов, Виктор повез свою семью за Амурский залив, на заимку, к старым знакомым Серафимы Петровны, где он был однажды в детстве.

Плыли они в китайской шампунке под парусом. Погода была превосходная, дул небольшой попутный ветер. Шампунка легко летела по мелким волнам залива. Справа залив уходил верст за тридцать к своей вершине, а слева, далеко-далеко, — где солнце сверкало на воде золотой чешуей, будто там шел огромный косяк золотых рыб, — залив сливался с синим морем. Морской воздух, проникая в кровь, наполнял сердце ощущением радости жизни, безмерного счастья как чего-то материально существующего, заключенного в самой природе.

На середине залива ветер усилился, парус надулся, и шампунка понеслась, ударяясь тупым, широким носом о волны. Женя, прижимая к себе ребенка, с тревогой смотрела на воду,

— А ты, оказывается, трусиха! — весело посмотрев на Женю, промолвил Виктор. — Раньше ничего не боялась.

Женя взглянула на безмятежно спавшего Петюшку, завернутого в пикейный конверт.

— За него волнуешься? Не волнуйся.

Наконец шампунка вошла в речку Эльдуге. Китаец пристал к берегу у деревни, населенной эстонцами. Отсюда до заимки было версты три. Виктор нанял лошадь, и они поехали дальше.

* * *

Владельцы заимки отвели им светлую комнату, под окнами которой росли кусты дикой Малины.

Ночью у Петюшки поднялась температура. Ни Женя, ни Виктор не сомкнули глаз.

«Что бы это значило? — не могли они понять. — Неужели простудили в шлюпке?»

Утром температура у мальчика была 39,8°, ребенок продолжал гореть. Послали за фельдшером в село Раздольное, лежавшее верстах в двадцати пяти от заимки. Только часам к четырем прибыл старик фельдшер с дряблой, обвислой кожей на бритых щеках и у кадыка, в голубой рубашке, со старинным галстуком-шнурком с розовыми помпончиками.

Фельдшер приложил ухо к горячей груди тяжело дышавшего ребенка.

— Воспаление легких, — сказал он и прописал микстуру.

Женя сама была фельдшерица, она подозревала у ребенка воспаление легких и делала компрессы из уксуса.

— Такому крошке — микстуру? — в недоумении сказала она.

— Банки бы лучше… Оно, конечно, банки лучше, — рассуждал фельдшер, — но как ему поставить банки?

— Боже мой! — воскликнула Женя. — Банки!

— Разве вот горчичники? — гадал фельдшер.

— Горчичники!

— Слабенькие горчичники, — пояснил фельдшер.

— Где же их взять?

— Самим сделать… Впрочем, делайте ему компрессики из слабенького уксуса. Разведите уксус, слабенький уксус… и… компрессики… под лопатки… с боков… хорошо помогает. А то умрет у вас ребенок.

— Не говорите так! — крикнула в ужасе Женя и с гневом взглянула на фельдшера.

Фельдшер смутился и в свое оправдание сказал:

— Уж очень мелкий пациент. Не знаешь, что и прописать.

Во вторую ночь температура у ребенка поднялась до сорока. Ни Женя, ни Виктор не ложились спать.

Когда взошло солнце, осветившее стену с отставшими голубыми обоями, Виктор взял руку Жени, поцеловал ее и сказал:

— Ляг, милая, поспи.

Женя устало ответила:

— Нет, нет.

Оба — отец и мать — стояли на коленях возле кровати и с тревогой смотрели на пылавшее жаром личико первого их ребенка, сына Петюшки.

На исходе третьих суток, рано утром, температура у ребенка резко упала.

— Ложись спать, — сказал Виктор. — Опасность миновала.

— Я пройдусь, подышу свежим воздухом. — Она накинула на плечи вышитый шелком креповый платок лимонного цвета с кистями и вышла на открытую террасу.

Перед террасой вся площадка заросла сильно пахнущим жасмином. На листьях сверкала роса. Женя спустилась по лесенке, обогнула кусты жасмина и вышла на дорожку. За территорией заимки, справа и слева от заново проложенной дороги, стояло несколько новых срубов для изб переселенцев и лежали свеже-ободранные сосновые бревна. Пахло корой. По бревнам ползали жуки-усачи. На самой дороге кучка ребят толпилась вокруг огромной, метров двух, убитой змеи с яркими желтыми поперечными полосами на черной коже. Это был амурский полоз, страшный враг птиц, уничтожающий их яйца и птенцов. Ребята открыли рот у змеи и рассматривали ее зубы.

— Кто ее убил? — спросила Женя.