Когда вся революционная Россия в апреле 1912 года протестовала против расстрела рабочих на Лене, Всеволод тоже вышел на улицу. На Петроградской стороне вместе с большой группой студентов он был арестован и посажен в Спасскую часть на Садовой улице. Хотя заключение было коротким, но оно словно закрепило связь его с революционным движением. Он пошел работать в больничную кассу. Здесь перед ним впервые открылся новый мир — мир рабочего класса с его нуждой, жестокой эксплуатацией.
Началась мировая война. При известии об объявлении Германией войны России Всеволод — он тогда был во Владивостоке на каникулах — набросил на плечи студенческую тужурку, схватил фуражку и побежал, к великому удивлению Кости Суханова, чтобы принять участие в патриотической манифестации. Между друзьями возник потом жаркий спор. Костя Суханов, с первого дня войны ставший ее противником, не понимал происшедшей в своем друге перемены, упрекал его. «Да ты что, Всевка? — говорил он. — Что с тобой? Ведь ты же революционер!» Всеволод оправдывался. Он говорил о необходимости борьбы за освобождение славянских народов от Австро-Венгерской монархии, а для этого, говорил он, нужно уничтожить австрийский и германский милитаризм. «Но не путем же войны?» — возражал Костя. «Ну, раз возникла война, — в свою очередь возражал Всеволод, — мы должны встать на сторону тех, кто борется против Германии и Австро-Венгрии».
В Петрограде Всеволод не расставался со своей идеей братской помощи славянским народам. Надев повязку Красного Креста на рукав студенческого пальто, он поехал на фронт с медико-санитарным добровольческим отрядом как «брат милосердия». С сожалением проводил его Костя Суханов.
Вскоре Всеволода призвали в армию и отправили на курсы прапорщиков при Военно-инженерном училище. Тут его и застала революция, прояснившая его мысли. В марте он проездом был в Москве, забежал к закадычному своему другу Николаю Уссурийцеву, не застал его и оставил такую записку:
Какой поворот в мыслях! На втором месяце после Февральской революции он почувствовал неизбежность третьей революции. Теперь уже где бы он ни был — на фронте ли, в Двенадцатой армии, где, любимец солдат, он был избран ротным командиром и председателем полкового комитета, на Всеармейском ли фронтовом съезде, на первом ли Всероссийском съезде Советов, — везде Всеволод выступал как большевик. К большевизму он пришел не тем путем, по какому шел Костя Суханов. Тот методически вооружался учением Маркса, его путь был освещен идеями Ленина, Всеволод был мало знаком с Марксом и Лениным, но с первых же дней революции он стал практическим деятелем большевистской партии. Таким он приехал во Владивосток в феврале 1918 года.
Всеволод сидит, разбирает почту, недовольно хмурит лоб, поправляет пенсне на носу, без конца раскуривает трубку — по кабинету расплывается, как туман, дым с медовым запахом английского табака.
Дверь в кабинет осторожно приоткрылась.
— Ты один?
— Входи, входи!
В кабинет вошел Игорь.
Он сел у стола. С лета тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда, окончив гимназию, Игорь уехал в Петроград, он сильно изменился. И не мудрено: много пришлось ему пережить. Беззаботность сменилась напряженностью во взгляде. Он похудел. Всегда стройный, теперь он казался еще более подтянутым: под штатским костюмом чувствовался военный человек, привыкший к выправке.
Оба брата одно время находились в одном и том же Военно-инженерном училище, а перед самой Октябрьской революцией судьба свела их в городе Валке, близ Риги, на съезде представителей Двенадцатой армии. С тех пор до приезда Всеволода во Владивосток они не виделись.
— Может быть, не место и не время говорить о том, о чем я хотел бы поговорить с тобой, Всевка, — сказал Игорь, — но я больше не могу. Со дня твоего приезда я все порывался поговорить с тобой. Сегодня всю ночь не спал, бродил по городу. Пришел домой — тебя нет. Решил пойти сюда. Не могу больше. Выслушай меня.
Всеволод с тревогой посмотрел на Игоря, видя его чрезвычайную взволнованность.