Великий тайфун

Из штаба крепости позвонили. Костя узнал голос начальника крепостной артиллерии.

— Слушаю вас, товарищ Сакович.

— В порт вошел, — взволнованно сказал Сакович, — японский крейсер… без всякого предупреждения. Взгляните в окно, от вас видно.

Костя вскочил со стула и бросился к окну. Было морозное утро. Ломая и кроша лед, в бухту входил под японским флагом — белое поле с красным шаром посредине и красными лучами, отходящими в стороны, — неуклюжий ледокол. За ним, по проложенному им каналу, раздвигая острым носом льдины, медленно двигался военный корабль с длинными стволами орудий на палубе. Пушки меньшего калибра выглядывали из бортовых амбразур.

Костя побледнел. Раздался снова телефонный звонок. Костя взял трубку.

— Видели? — спрашивал Сакович.

— Видел.

— На брандвахте[22] — сказал начальник артиллерии, — были подняты сигналы, требовавшие остановиться, но крейсер прошел мимо, не остановившись.

Костя положил трубку.

«Что это? — подумал он. — Повторение того, что было с «Бруклином», или…»

* * *

Смотрел из окна своей комнаты и Александр Васильевич Суханов. Он припал к окну и с величайшим изумлением глядел на бухту.

«Неужели началось?» — думал старик.

Слухи о возможности прихода японских военных судов давно носились по городу. Александр Васильевич к тому же знал, что американский и английский консулы заявили председателю Земской управы, что «политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность».

Проходя по Светланской улице, Виктор Заречный увидел толпы народа, бегущие по улице Петра Великого к бывшей Адмиральской пристани. Слышались возбужденные голоса японских резидентов: «Ивами»! «Ивами»!»[23] Под аркой, что стояла на улице при спуске к пристани, он остановился, пораженный: на рейде, во льду, стоял крейсер с японским флагом. Люди продолжали бежать к пристани, толкая Виктора со всех сторон. Он стал пробираться сквозь толпу обратно На Светланскую, к Совету.

В это время Костя в волнении ходил от стола к окну и обратно, снимал телефонную трубку, звонил.

Виктор порывисто открыл дверь.

Куда девалась его приветливая улыбка, которая всегда появлялась у него при встрече с друзьями! С тревогой и недоумением посмотрел он на Костю.

— Что все это значит?

Костя передал свой разговор с Саковичем.

Пришел Дядя Володя. Избранный секретарем краевого Совета, он теперь бывал во Владивостоке только наездами.

Нельзя было узнать в наших друзьях тех жизнерадостных людей, какими мы их видели еще прошлым летом на хуторе Григория Суханова. Мгновенно они будто постарели.

Встревоженные необычайным событием, собрались члены Исполкома. Кабинет переполнился до отказа. Началось заседание.

«Не выдержат их плечи всего, что надвигается», — пророчил Александр Васильевич Суханов. Да, в самом деле: как они, молодые советские деятели, большевики, взявшие власть в свои руки, но не умудренные опытом государственной работы и не знавшие того чудовищного дипломатического заговора, который зрел и уже созрел в Вашингтоне, в Токио, в Лондоне, в Париже, как они, эти чистые сердцем люди, мечтатели, хотевшие только одного — блага народу, — как они будут выходить из положения, становившегося угрожающим? Выдержат ли их плечи?

* * *

В это время японский консул Кикучи, то присаживаясь за письменный стол, то прохаживаясь по кабинету, то подходя к окну, смотревшему во двор, обдумывал, что он должен был сделать по указанию из Токио. У него на столе лежал привезенный дипломатическим курьером на «Ивами» текст обращения к городскому голове. Кикучи сам перевел его на русский язык. Он хорошо знал русский язык, любил, по его словам, русскую литературу, особенно произведения «Рьва Торстого и Федора Достоевского», как он говорил.

На Кикучи было темно-серое, превосходного материала кимоно и соломенные зори[24]. Во внеслужебные часы он всегда ходил в кимоно и зорях. Квартира его была в здании консульства на углу Китайской и Пекинской улиц и сообщалась непосредственно со служебными помещениями. Кабинет его был обставлен на европейскую ногу, с креслами, ковром во весь кабинет, но много было на письменном столе, на камине японских безделушек. Зато воздух в кабинете консула Кикучи был пропитан тем непередаваемым запахом, который выдавал национальность обитателя кабинета. У каждого русского, кому приходилось бывать в Японии, оставался в памяти этот специфически японский запах. У Кикучи в кабинете запах этот держался устойчиво, еще, вероятно, потому, что консул курил японские сигареты.

Пройдя в кабинет секретаря, консул попросил заложить в пишущую машинку три бланка. Произнося звук «л» как «р», консул Кикучи диктовал (секретарь консульства, молодой японец, одетый по-европейски, тоже хорошо владел русским языком):