Великий тес

Только в церкви, перед выходом на Кетский волок, Похабов встретил монаха Герасима в коротковатом подряснике. Как они расстались возле струга, так и разошлись по разным сторонам. У монаха была своя власть, неподотчетная воеводе.

— Грешен! — завздыхал Иван, кланяясь старому товарищу. — Не удалось побывать на могиле старца Тимофея. Тебя увидел, только и вспомнил о нем.

После исповеди и причастия Иван простился с Савиной и племянниками. На трех подводах с четырьмя послами, тремя казаками охраны да с черным дьяконом он двинулся знакомой дорогой к Маковскому острогу.

С тех времен как оставил его, острог не расстраивался, разве был местами подновлен. Все ветшало: и амбары, и гостиный двор. Дела велись ни шатко ни валко. Управлял острожком сын боярский Богдан Болкошин — вологжанин. Он же был на приказе в Дубчевской слободе. Жаловался, что не успевает быть там и здесь. Как Иван в молодости, рвался на дальние службы, а замены ему не было.

— Будет! — пообещал Похабов. — Сам напрошусь у старших воевод.

Богдан выспрашивал о Байкале и Селенге, о походе в Мунгалы. Простодушно охал и завидовал тем, кто голодал в засеках, отбивался от враждебных народов, на прощанье дал казакам с послами самый добрый струг, сушеного мяса и ржи в дорогу.

В Тобольск Иван Похабов добрался за четыре недели.

— Что везем? — со скучающим видом спросил у него казак на причале. Заметив в струге монаха, равнодушно скинул шапку, кивнул. При виде богато одетых нехристей оживился.

— А вот я по дурной башке-то тресну, — незлобиво пригрозил енисейский сын боярский, — все сразу поймешь! — А ну, бегом к воеводе! Доложи: послов мунгальского царя к нашему царю везем!

Казак плутовато повел бровями, крякнул, хмыкнул и быстрым шагом стал подниматься к верхнему городу. Пока енисейцы вытаскивали из струга царские подарки, меха и пожитки, скитник Герасим положил обетное число поклонов на купола Софии и незаметно, как в Енисейском, пропал из виду.

Струг окружили ярыжники, стали прицениваться к соболям и лисам на одежде казаков, просили показать рухлядь, навязчиво назначали цену и уверяли, что дороже не продать. Иван только досадливо отмахивался от них. Дружинка с Кирюхой со смехом торговались. Семейка покрикивал, отталкивая чужаков от струга и от мунгал.

К пристани спускались тобольские сыны боярские в окружении десятка казаков. Иван сбил шапку на ухо, с важным видом назвался, представил им послов и протянул подьячему верительную грамоту енисейского воеводы.

Сдав послов и их подарки, енисейцы, в сопровождении все того же курносого таможенника, стали подниматься в съезжую избу. Пожитки их остались в струге, под охраной престарелого казака.

Тридцать пять лет прошло с тех пор, как Иван Похабов проехал через этот город молодым ссыльным казаком. При Федоре Уварове, когда он отбил Пелашку и со скандалом ушел на дальние службы, Тобольск выгорел дотла. Теперь город отстраивался заново, узнать что-либо можно было только по местности. Не было уже прежней Спасской башни, Софийский собор срублен заново, церковь и архиерейский дом были отделены стеной от обывательских построек верхнего города.

Узнал Иван земляной вал с Кошелевым рвом при въезде с нагорной стороны. В глубине его текла речка Курдюмка и впадала в Иртыш, отделяя нижний посад от верхнего.

Подступалась осень, под ногами шуршали желтые листья, принесенные ветром. День был ясный и теплый. Казаки парились в собольих шубах, сшитых для поездки, в пышных, богатых шапках, какие носили только приезжие из-за Енисея служилые. Савина не стала шить Ивану шубу, не желая портить и дешевить непоротых соболей, она сумела связать их в душегрею. Душегрея была надета под суконный кафтан и пышно выпирала из-под ворота.

Перво-наперво Иван с казаками отправился в главный собор города поставить свечи, заказать молебен об удачном пути и возвращении. В притворе нос к носу столкнулся со знакомым лицом под фиолетовой скуфьей.

Отступил на шаг, с недоумением разглядывая попа в добротной рясе: большой рот, вздернутый, будто выдранный, нос, редкие, висячие пряди бороды по щекам.

— Ивашка Похабов? — пискляво воскликнул тот, чем еще больше смутил сына боярского.

— Струна? — ахнул Иван, отступая еще на шаг. Узнал он бывшего охочего человека больше по голосу, чем по лицу. Глаза у него стали другими.

После окинского похода без неприязни они встречались в Енисейском остроге. Иван Похабов хорошо помнил козни и алчность зловредного выходца из калмыков. Увидев его в рясе, таращил глаза от удивления, мотал бородой.

— Мать твою. Прости, Господи! — размашисто крестился.

— Кого изберет Господь, — оправившись от смущения, покорно вздохнул Струна, — на рожон не лезь, как Павел, будь ты хоть стрелец или разбойник!

— Да! Всяко-разно видел, но не такое.