Великий тес

— Так говорил старый боо! — Бояркан растянул в усмешке выстывшие губы. — А он помер. Пошли со мной! Дам коней сколько выберешь!

— Я казачьему царю служу, — напомнил Иван. — И ты шертовал ему! Грех рушить клятвы!

— Я не давал клятвы, что мой род станет хазак, как Васка Ларионов Кур-жумов. — Князец разъяренно сплюнул на землю: — Собачья кровь!

Иван Похабов знал, что Куржумов сын служил в Верхоленском остроге десятским, слышал и о том, что нынче он на Амуре в хабаровском войске. Если были распри между хубуном и его племянником, то не в этом году.

— Васьки Куржумова нет на Зулхэ, он в Даурах! Что тебе до него? — спросил князца, допытываясь до причин откочевки. — Если казаки обижают, так я напишу царю и он их накажет!

— Не было клятвы портить степь острогами! — яростней закричал князец.

— Ты сам просил поставить его, я и поставил! — принужденно рассмеялся Иван.

— Сам просил, сам сломаю! — ударил плетью по пряслам Бояркан.

В стороне в двадцати шагах от его воинских людей из земли торчал камень, гладкий и круглый, как огромный человеческий череп. Иван присел на колено, прицелился и приложил тлевший фитиль к запалу. Ухнула тяжелая крепостная пищаль. Кабы не крюк, сбросила бы стрелявшего со стены. Чугунное ядро ударило в камень, выбив осколки, завыло где-то в небе. Кони балаганцев и мунгал шарахнулись в стороны. Закусив удила, выгибая шею дугой, отпрянул от прясел жеребец князца.

Бояркан ударил его пятками в бока, выругался и поставил на прежнее место. Похабов выхватил саблю. Холодное январское солнце замерцало на булате отблеском свежей крови.

— Может быть, и сломаешь! — крикнул. — Только много твоих дайшей погибнет, баатар. Не помериться ли нам силой рук, молодым в пример, а старикам в почесть? Твои люди пусть будут живы, а мой острог цел. Моя голова — твоя петля. Твоя голова — моя петля! Так задумано Богом и Вечно Синим Небом! — Похабов похлопал ладонью по золотой пряжке шебалташа, надетого поверх кушака.

Разъяренный Бояркан тяжело соскользнул с жеребца, не дожидаясь помощи своих молодцов, скинул шубу, крытую китайским шелком. Поверх халата на его широкой груди висела толстая серебряная пластина с бляхами. На боку — кривая сабля.

Похабов резво соскочил с тына на землю по волосяной веревке. С обнаженной саблей в руке двинулся к пряслам. На миг почувствовал, будто отсек всю прежнюю жизнь сибирских служб и вернулся в глупую, бесшабашную юность. Подобравшись, как медведь перед прыжком, хотел перемахнуть через изгородь, чтобы не кланяться вражьему войску. Но напомнили о себе годы: ноги стали тяжелыми, тело неповоротливым. Перескочить через прясла он не смог, пришлось неуклюже перелазить через них. Сын боярский встал перед князцом. У Бояркана глаза слились в две щелки, он выхватил саблю. И сошлись старики. Громко зазвенел булат.

Примериваясь к противнику, раз и другой ударил Похабов. Почувствовал, как быстро выдыхается и тяжко машет саблей Бояркан. Рыча, он нанес еще несколько ударов, увидел, как по широкому лицу князца потек пот. Почувствовал, что сам выдыхается и уже не тот, каким был даже совсем недавно, на Селенге. Изловчившись, изо всех сил ударил князца по нагрудной пластине. Бояркан качнул тяжелой головой на короткой шее, толстые ноги, противясь удару, неуклюже отступили на шаг и князец сел, упершись руками в стылую землю.

В тот же миг Похабов ощутил удары черенками пик под колени. Бала-ганцы сбили его с ног, повисли на плечах, вывернули саблю из рук. Другие бросились к Бояркану и поставили его на ноги. Князец заревел разъяренным быком, стал охаживать плетью и тех, кто помогал ему подняться, и тех, кто держал Похабова. Они разбежались по сторонам от скрученного сына боярского.

Бояркан со звоном бросил свою саблю в ножны, повернулся к Ивану широкой спиной и двинулся к жеребцу. Двое косатых молодцов опасливо накинули шубу на его плечи, подсадили в седло. Князец потянул узду, разворачивая заплясавшего под ним жеребца.

— Куда? Яяр ахай!¹¹⁸ — в бешенстве закричал сын боярский. — Галди шамай! Яба гэмээ эдлэг!¹¹⁹ С меня царь снимет голову за твою откочевку, но и твоя дурная башка слетит с плеч! Ты это знаешь!

Иван сорвал с себя шебалташ, яростно швырнул его вслед удалявшемуся Бояркану на взбитую копытами землю. Князец неприязненно обернулся, отвязал от седла большой кожаный мешок, швырнул за круп жеребца.

— Сарю почесть! — прорычал и пришпорил коня.

Табуны, стада, отары шли и шли в полуденную сторону мимо острожка. Покатилось на закат низкое январское солнце. Похабов тяжко поднялся, подобрал саблю и сбитую с головы втоптанную в землю шапку, поплелся к воротам. Из них высунулся веселый Арефа Фирсов.

— Отбил-таки острог, дядька, милостью Божьей! — часто и мелко закрестился озябшей, подрагивавшей рукой. — А я уж думал, придется кончину принять!

— Поживи, молодой еще! — буркнул сын боярский.

Вошел в избу. Бросил саблю на лавку. Савина стояла на коленях под образами. Обернулась на стук двери. Глаза ее были полны слез. Увидев Ивана, поднялась, повисла на его шее, завыла.