Великий тес

— Волдыри обратно не пойдут! — безнадежно отмахнулся Горбун. — Еще и других удержат.

Вернувшиеся, служилые Братского и Балаганского острогов да пашенные люди, набились в выстывшую избу, затопили печь. Похабов сел в красном углу, как в прежние времена, никого ни о чем не расспрашивал. Беглецы сбивчиво, споря, перебивая друг друга, говорили сами, будто жаловались на выпавшие несчастья:

— На пути к Иркуту встретили мы две промысловые ватаги без грамот. Ограбили их.

— Братов на Куде пограбили! Это плохо.

— Своего пашенного в воду посадили. Заслужил.

— Меня два раза в воду бросали! — пожаловался Сувор. — Бог спас. Меж собой драки завели. Тьфу!

— Не мы! — горячо оправдывались другие. — Федька Говорин и Огрызковы болдыри.

У Похабова от их выкриков и споров голова пошла кругом.

— Говори! — приказал старому стрельцу.

Тот придвинулся к нему на лавке под правую руку, со вздохами стал рассказывать:

— Пришли мы на Иркут. За два дня съели весь припас ржи у тамошних казаков. Прискакали Яндохины тубинцы, твои верные ясачники. Стали просить у нас помощи, чтобы отбиться от мунгал и балаганцев. Пошли мы на них войной, а тех одних только воинских мужиков было сотен пять и больше. Надрали они нам спины. Троих убили до смерти, — тоскливо замолчал стрелец, гоняя желваки по обтянутым кожей скулам.

И увидел вдруг Иван, как устал от жизни его старый товарищ. Вздохнул и сам свесил голову.

— Знать бы, для кого укреплял зимовье на Дьячьем острове?

Прибывшие оживились, загалдели.

— Сколько раз тебя добрым словом вспомнили за труды твои! Кабы не зимовье с тыном, нам бы не уйти живыми. Иркутные Яндохины мужики с нами укрывались и отбивались. Потом балаганцы между собой передрались, чуть не половина со своим скотом повернули в обратную сторону. Пришли к нам мириться. С ними мы и вернулись Божьим промыслом.

— Про Бояркана что слышали? — вкрадчиво спросил Похабов.

— С мунгалами ушел! Балаганцы жаловались, будто он силой понуждал их идти в Ургу.

Казачий голова с заледеневшими глазами положил на стол тяжелые ладони с растопыренными пальцами:

— Бог вам судья! Беритесь за прежние службы. Сам я на вас жалоб писать не буду и Митьке Фирсову накажу, чтобы простил. А вы уж грех свой отслужите!

— Арефа говорит, Митька наших жен Распуте отдал захребетницами! — тоскливо пожаловался Сувор, будто просил помощи. — Оно, конечно, прокорм. И мы их бросили. Грех на душе. Но если живут уже с кем, ты уж нам их верни своей властью!

— Сами возвращайте! — отмахнулся Иван.

— А я свою брюхатой оставил! — беззубо затрясся от смеха Горбун, поглядывая на Сувора. — Не прельстились, поди, Митькины кобели.

ГЛАВА 15

Беглецы Братского острога ушли по пористому льду реки. Казачий голова милостиво дал им лошадь с санями, на которой привез хлеб Арефа. В Бала-ганском остроге под его началом остались три казака, бегавших с бунтарями, да Арефа Фирсов. При нынешнем малолюдстве на Ангаре и Лене это был гарнизон. Все четверо были посланы Похабовым за ясаком.

Вскрылась и очистилась ото льда Ангара. Сочно зазеленела степь. Савина выглянула из острога и ахнула, всплеснув руками:

— Ой, Ваня! Красота-то какая?!

— Весна! — поддакнул Похабов. — В лесах уж комар лютует, а здесь хорошо… Эвон! — воскликнул, прикладывая руку ко лбу. — Кажись, наши едут.

Верхами возвращался Арефа Фирсов с товарищем. Они расседлали коней у ворот острога. Арефа отвязал от седла мешок, тряхнул им, показывая, что удалось собрать в улусах.

— Теперь веселей заживем! — ворковала Савина, перетирая рожь на ручной мельнице. — Хорошо с тобой вдвоем, — улыбалась Ивану, — но сильно уж пусто.

— А говорила, век бы так жила, никого другого видеть не хочу! — добродушно журил ее Иван.

Молодые казаки бегали с березовыми ведрами на ближний ручей, радовались возвращению, предвкушали баню, чистую одежду и квас. Празднично было на душе у Похабова, пока Арефа возле Белой речки не бросил ведра. Он что-то выколупал из земли, с радостным криком поднял над головой будто сонную, не оттаявшую еще змею. И у казачьего головы беспокойно застучало сердце.

— Иваныч! Твой шебалташ! — Молодой казак бросился к Похабову, остановился перед ним, удивленно пробормотал: — Твой ведь?!

Раненым зверем застонал казачий голова, узнав свою опояску. Кожа позеленела от сырости, потускнело золото, но это были все те же бесовские личины с въевшейся в них грязью. Теперь обе головы казались живыми, а косатый степняк пуще прежнего смеялся над остроголовым бородачом.

Похабов выругался, сплюнул, слезно прохрипел:

— Видать, не отвязаться от них до гроба!

— А я что? — стал растерянно оправдываться Арефа. — Поднял, вижу — твоя!

— Закинул бы куда подальше! — с укором ругнул казака, но взглянув на него, устыдился своего невольного гнева. Посмотрел ласковей, вздохнул: — От судьбы не уйдешь! Не твоя вина. Не серчай на меня, старого!