Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы. Повесть

Часами перед ней на специальном конвейере, а затем и на экране появлялись и исчезали предметы и вещи, люди и животные, комната оглашалась громкими и сложными звуками. Альма обучалась копированию звуков человеческой речи… «Слова» Альмы, малоразборчивые, но очень точные по высоте, постепенно становились все более и более членораздельными. Может быть, и мы так же обучались ее «речи», как она обучалась нашей.

Называть предметы она еще не могла. Не могла, как мы ни бились… И вот однажды я положил в карман «Альмин голос», как мы в шутку называли аппарат Фрезера, и отправился с нею гулять. Альма вела себя очень спокойно, совершенно не обращая внимания на встречных собак, которые везли на рынок тележки с молоком и овощами. В Альме появилось что-то, что резко отделяло ее от сородичей. Мне казалось, что даже походка Альмы изменилась. Она даже немного копировала прихрамывающего Годара и припадала на заднюю лапу, хотя Реке ручался, что Альма совершенно здорова.

Мы зашли довольно далеко от дома и очутились на берегу старого, заброшенного канала. Я прикрепил к ошейнику Альмы аппарат Фрезера. В динамике раздавался спокойный шум. Подошли к старинному каменному спуску с чугунными затейливыми перилами. Туман закрывал палубу большой баржи и медленно плыл над зеркальной поверхностью неподвижной воды. Альма уселась на площадке, а в это время на нижней ступеньке лестницы, у самой воды, показалась большая желтая кошка. Альма вскочила, натянула поводок и, не сводя с нее глаз, громко сказала: «КЭТЦ». Да, да, так она и сказала! Я обомлел… У меня в кармане был кусок сахара, я дал его Альме, и она, разгрызая его, снова громко произнесла: «КЭТЦ».

К моему великому сожалению, я не смог сразу же принять участие в новой серии экспериментов, так как меня вызвали в Брюссель для консультации. Вернувшись, я застал мой дом полным детей. Ребячьи голоса доносились из лаборатории Годара. Ребят было никак не меньше целого класса, судя по той изрядной по величине горке аккуратно сложенных ранцев и новеньких католических молитвенников, розданных по случаю окончания учебного года, которую я увидел в передней. Я осторожно подошел к двери и заглянул. Ребята сидели вокруг Альмы, которая стояла на столе, и… разговаривали с ней! И ребята и Альма чрезвычайно серьезно относились к своему занятию, а Жак, отозвав меня в угол, сказал, что Альма делает поразительные успехи. Я и сам слышал ее голос. Она говорила медленно, односложно, искажая слова, но говорила!

Счастливые месяцы! Мы много работали, вместе отдыхали, путешествовали. Годар покорил нас, меня и Фрезера, своей мечтательностью, незлобивостью и трудолюбием, глубоким интересом ко всему, что как-то было связано с жизнью, ее законами, ее тайнами… Но иногда он запирался в своей комнате и писал какие-то длинные письма. Мы знали, что у Годара неприятности, но он не делился с нами.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой читатель с удивлением встретится с ожившими тенями мрачного средневековья I

Однажды к нам в дом пришел одетый во все черное человек. Каждый его жест выдавал в нем священнослужителя. Он был красив, этот священник, очень красив и, по-видимому, умен. Посетитель говорил только по-немецки. И Фрезер, привыкший к фламандскому наречию, не сразу его понял. Он спросил о Годаре, который уехал куда-то с утра, о его здоровье, заверил нас, что он его друг, спросил о его занятиях. Мы попытались увильнуть от ответа. А когда я открыл рот, чтобы сделать Годару ряд вполне заслуженных комплиментов как замечательному экспериментатору, Фрезер прошел между нами к двери, пребольно наступив мне на ногу.

- Годар должен прийти с минуты на минуту, - сказал я. - Вы и поговорите с ним…

- С минуты на минуту? Очень жаль… - как-то странно сказал этот человек и улыбнулся.

Я долго думал об этой улыбке, она и сейчас у меня перед глазами.

Годар не вернулся ни через несколько минут, ни через день. Он исчез, Рене Годар - человек с умом ученого, с лицом аскета, с душой ребенка…

И развернулись печальные, страшные события, счастливого разрешения которых я не вижу. Развязка их скрыта от меня.

На следующий день, когда мы с Фрезером, поставив на ноги всю полицию, попытались разыскать Годара, я получил краткое извещение из Западной Германии. В исключительно вежливых словах мне предлагалось принять участие в небольшом конгрессе физиологов в Вуппертале. Приглашение было подписано виднейшими физиологами Федеративной Республики Германии, но Фрезер почему-то с большим вниманием приглядывался к их подписям, будто в них скрывалось что-то важное. Непрерывные розыски Годара целиком поглотили нас, и мы вскоре забыли о приглашении. Я отправился в Брюссель и пытался попасть к министру внутренних дел, но в аудиенции мне было отказано. Правда, меня заверили, что «все будет сделано», что розысками Годара займутся лучшие сыщики.

Что будет сделано? Я терялся в догадках. Следователь, полицейский адвокат Фрер, который поначалу очень ревниво принялся за поиски, вдруг охладел к ним.