Великое кочевье

- Худая долина. Несчастье живет тут, злые духи кочуют, - угрюмо бормотал старик, суетясь около вьюков. - Надо уезжать.

Токушевы попробовали успокоить его, но старик стоял на своем. Он откочевал назад в Каракольскую долину.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Буйно трясет Каракол лохматой гривой, вырываясь из каменистых теснин, дико скачет через широкую долину, изрезанную на мельчайшие квадраты полос, и, злобно рыча, ударяется о каменную стену, где притулилось к сопке маленькое село Агаш. По берегу вьется узкая, избитая в ухабы дорога, опоясавшая между городом Бийском и границей Монголии несколько горных хребтов. Тишина на этой дороге лишь изредка нарушалась надрывным скрипом двухколесных таратаек, направлявшихся в Монголию, да цокотом копыт одиноких всадников.

В знойный июньский полдень 1925 года пара серых лошадей, уставших на крутых перевалах, тащила черемуховый коробок на железном ходу. Густобородый ямщик в синей рубахе, цыганских шароварах и широкополой войлочной шляпе повернулся к седоку, своему односельчанину, одетому в военную гимнастерку. Гладко выбритое, безусое лицо седока было светлым и казалось незнакомым. Пять долгих лет он не был в родном краю и теперь расспрашивал ямщика о своих родных и знакомых. Тот охотно отвечал, а потом, приглушив голос, осторожно спросил:

- У нас, Филипп Иванович, люди говорят: скоро все на старое обернется... Правда это, нет?

- Как - на старое? - насторожился Суртаев.

- Да так... как прежде было. Базары вон вновь зашумели: хочу - продам, хочу - нет. Никто мне не указчик. Батюшка, отец Христофор, возворотился, каждое воскресенье в церкви обедни служит. Храм новый воздвигать собираются. Этот больно мал.

- Ну, нет! Не бывать тому, чтобы все на старое повернулось, - горячо возразил Суртаев. - Не для того революцию делали. Не для того Советскую власть поставили. На нашем Алтае несколько сот коммун организовалось. Сейчас машинные товарищества начинаем всюду создавать, а ты говоришь "на старое обернется".

- Это не диво. И в старое время в складчину машины покупали, только названия такого не было, - сказал ямщик, понукая лошадей.

- Тогда иное дело: некоторые кулаки объединялись и покупали машины в складчину, чтобы бедноту в бараний рог скручивать. А теперь в машинные товарищества пойдет беднота, середняки. Кулака близко не пустят.

- Кулак? Да откуда он взялся? - спросил ямщик, усмехнувшись в пыльную бороду. - У нас прошлый год на собрании агроном Говорухин высказывался, что в наших краях помещиков отродясь не было и никаких таких кулаков нет, что, дескать, все мы теперь должны культурниками зваться.

- Помещиков не было? А Сапог Тыдыков чем не помещик? Знаешь, сколько он земли захватил? В неделю не объедешь! Двадцать шесть заимок поставил, скота, говорят, раньше держал до двадцати пяти тысяч голов. Батракам счету не знал.

- Не-ет, он не помещик. Он у алтайцев заместо старшины почитался. А земля - что... она не остолблена, общая... Никто ее не мерил. И скота у Сапога никто не считал, - может, двадцать пять тысяч, может, больше... Он и сам не знает.

Переспросив фамилию агронома, Суртаев заинтересовался: откуда тот приехал, не дружок ли он Сапогу Тыдыкову?

- Все высокие науки прошел, - нахваливал агронома ямщик. - Заботится о культурниках.

Суртаев подумал о ямщике: "Видать, подкулачником стал. Про старое бормочет... А в обкоме говорили, что коммуна здесь крепкая".

За рекой, возле устья Мульты, Суртаев увидел прямую улицу домов нового поселка. По соседству - два ряда амбаров, дальше - сараи, скотные дворы. Белела тесовая крыша длинного коровника, за ним кудрявилась молодая березовая рощица, которой, по всей видимости, предстояло защищать поселок от долинных ветров. Далеко раскинулись поля, слегка приподнятые к горам. Направо - зеленые всходы хлебов. Налево - черные полосы парового клина. За плугами шли пахари. Суртаев понял, это и есть коммуна, один из островков новой жизни. Коммунары уже успели перепахать межи и на месте маленьких крестьянских полос засеять большие массивы пшеницей и овсом. Даже скотный двор - невидаль в этих местах - успели построить.

Филиппу Ивановичу все это понравилось, и он спросил, как называется новый поселок.

- "Искрой" зовут, - ответил ямщик, махнув кнутовищем. - Большой огонь раздуть собираются.

- И раздуют. Вот увидите.

Ямщик резко повернулся на козлах, и кони, не дожидаясь окрика, перешли на легкую рысь.

До села оставалось уже недалеко. Ямщик спросил через плечо:

- Вас куда доставить-то?

Года три назад умер у Суртаева отец, и в то же лето не стало матери... Давно минувшее развертывалось перед ним, как старая полевая дорожка. На пятнадцатом году отец отдал его в батраки к скотопромышленнику Мокееву. Летом парень работал в поле, а зимой возил корм скоту. Там от старого солдата, балагура и песенника, научился "разбирать печатное". Затем четыре года прожил у купца Рождественского, ездил с ним по кочевьям, где торгаш за пятикопеечные зеркальца и грошовые бусы брал бычков, баранов и даже дойных коров...