Великое плавание

Я сверился с дневником господина. Несомненно произошла какая-то ошибка — в дневнике дрожащей рукой адмирала было выведено: «Вторник, 11 сентября. Весь день плыли своим путем и прошли 20 лиг. Видели обломки 120-бочечного корабля, но не смогли их выловить. Ночью прошли тоже 20 лиг».

Господи, до чего же эти колеблющиеся неровные строки, эти падающие одна на другую буквы не походили на обычный — твердый и красивый — почерк адмирала! Если бы не его характерные «А», «Н» и «Т», можно было подумать, что записи в журнале до 10 сентября и в дневнике после 10-го велись разными людьми.

Я перевернул листок дневника. Дальше рукой адмирала было записано: «Среда, 12 сентября. Продолжали идти тем же путем, прошли за сутки 33 лиги».

Это больше походило на правду. За двое суток — 73 лиги, но никак не 53!

Я уже готов был обратить внимание господина на эти досадные ошибки синьора Ниньо, как вдруг разглядел в дневнике адмирала справа еле заметные приписки: «Занести в журнал 11 сентября: днем — 15 лиг, ночью — 16 лиг». А против среды, 12-го: «Прошли за сутки 22 лиги».

Да что же это я?! Господин велел мне переносить в журнал цифры, что стоят справа. Пилот, очевидно, тоже получил такое же распоряжение. Однако, чтобы отмести всяческие сомнения, я еще раз спросил господина, какими цифрами мне следует руководствоваться.

— Я велел тебе перенести в журнал цифры, что стоят справа, — очень тихо и раздельно произнес адмирал.

Но по тому, как к щекам его стала медленно приливать кровь, я понял, что дело плохо. Памятуя недавнее происшествие с картой, я промолчал, а господин продолжал уже несколько мягче:

— Синьору пилоту я вынужден был диктовать, а на твою сметливость можно положиться.

ГЛАВА VI Корабельный журнал и дневник адмирала

Я молча углубился в работу. Сначала, чтобы не спутаться, на отдельном листе записал все нужные мне цифры, потом принялся переносить их в журнал. Постояв несколько минут за моей спиной и, очевидно, удовлетворенный моей работой, адмирал вышел.

И тут на меня снова напали сомнения.

Почерк у меня от природы неровный и малоразборчивый. Это происходит потому, что в жизни мне мало приходилось писать. Сейчас, почти ежедневно делая записи в своем дневнике, я понемногу начинаю вырабатывать более устойчивый и красивый почерк. Надо надеяться, что к моменту нашего возвращения в Европу я сделаюсь заправским эскривано.[50]

Но пока что в Европу мы еще не возвращаемся и почерк у меня еще не выработан. Надо, однако, сказать, что в случаях, когда я не особенно тороплюсь, я этот недостаток свой могу искупить с лихвой: в мастерской Антонио Тульпи я усвоил не только искусство гравера, но научился к тому же, по желанию заказчиков, переводить на серебро или на медь их подписи или иной раз их стихи с такой точностью, что сами заказчики не могли отличить свою подпись или написанный ими сонет от моей копии. Мастер Тульпи даже пошутил как-то, что я смогу разбогатеть, подделывая подписи на векселях, если только не попаду за это в тюрьму.

Записи в корабельном журнале, занесенные моим собственным почерком, навряд ли произвели бы хорошее впечатление. Скопировать строки из дневника, выведенные больной, дрожащей рукой адмирала, было для меня легче легкого, но не для этого ведь он меня позвал. Может быть, он слыхал от Орниччо об этом моем таланте, и сейчас мне нужно пустить его в дело и скопировать, конечно, подлинный почерк господина? И я решил после 10 сентября вести записи в корабельном журнале так, чтобы самый внимательный глаз не смог бы их отличить от записей, сделанных до этого обычным почерком адмирала.

Не успел я вывести одну строку, как господин снова зачем-то вошел в каюту. Я слышал его дыхание за своей спиной и ожидал, что вот-вот услышу из уст его похвалу. Он молчал. В тревоге я оглянулся.

— Я опять сделал не то, что надо? — спросил я упавшим голосом.

Господин, положив мне руку на плечо, молча стал листать корабельный журнал в обратном направлении.

— Очень интересно. — наконец выговорил он. — В тебе, Франческо, открываются все новые и новые достоинства!

Я молчал. Не станет же господин хвалить меня, подобно Антонио Тульпи, за то, что я могу подделать чью-нибудь подпись.

Нет. Он хвалить меня не собирался, а велел мне не трудиться зря.

— Моряки редко бывают каллиграфами, — сказал он, улыбаясь. — Пиши так, как ты пишешь обычно, не старайся копировать мой почерк. Мне важно, чтобы корабельный журнал велся аккуратно. Больше ничто меня не беспокоит.

Я с воодушевлением принялся за дело. Если так, я постараюсь писать поаккуратнее.

Работал я сейчас уже машинально, не вникая в смысл того, что делаю. Только иной раз, когда уставала рука или нужно было заточить перо, я останавливался и перечитывал написанное. Так, например, в четверг, 13 сентября, в дневнике у господина запись была такая:

«Тем же путем прошли на запад 33 лиги. Течение противное». А рядом приписка: «В журнал занести 28 лиг».