Великое посольство

— Мало ли что, — продолжал Кузьма. — Может, шах с чем не согласен будет или в чем усомнится. Вот и надо: где пояснить, где уступку сделать, а где и на своем настоять. А мы не послы, дозволенья на такие дела не имеем…

— А если бы имели, — спросил Ивашка Кузьму, — справились бы?

— А чего ж не справиться? — отозвался Кузьма.

— И я так думаю, — сказал Петр Марков. — Справились бы. — И тише добавил: — Куземка справился бы…

Кузьма прислушался:

— Никак Алихан идет?

И верно, на пороге палаты показалась высокая фигура пристава.

Войдя в палату, Алихан воскликнул:

— Я принес вам ответ шахиншаха, солнца вселенной!

— Скажи ему, пусть подождет, — велел Кузьма Сереге. — И поди, Вахрамеева кликни.

Через минуту Серега вернулся, ведя за собой заспанного Вахрамеева.

— Теперь говори, пристав!

И Алихан, хмурясь и глядя поверх посольских людей, медленно продолжал:

— Мелкум-бек передал шахиншаху ваши речи, и государь наш, шахово величество, указал: пусть будет так, как у вас на Москве ведется…

36

Ровно в полдень посольские люди были в палатах шаха. Впереди шли Кузьма, поп Никифор, Вахрамеев и Серега-толмач. А за ними несли кречетов кречетник Петр Марков и стрелец Ивашка.

Шах стоял под шелковым навесом, на коврах. По левую его сторону находился Мелкум-бек, по правую — Аллаверди-хан. В стороне от навеса притулился старый персиянин-переводчик — тот самый, что приходил на подворье с иноземными купцами; на этот раз он был одет чуть почище. Около стены вокруг навеса стояли юные персияне в одинаковых кафтанах.

Шах был невысокого роста, но дороден, лицом бел, борода крашена хной, глаза чуть навыкате. Одет был в тонкий, короткий зипунец, вправленный в штаны из золотой парчи и подпоясанный парчовым же кушаком. На голове шапка, серая, мерлушковая, подложенная лисой; на ногах желтые сафьяновые башмаки. А на Мелкум-беке и Аллаверди-хане платье такое же, что и на шахе.

Посольские люди перед навесом остановились и низко поклонились шаху.

Мелкум-бек от имени шаха, согласно обычаю, спросил Вахрамеева:

— Государь наш, шахово величество, спрашивает тебя: милует ли бог вашего государя-царя и великого князя Федора Ивановича?

Вахрамеев побелел от страха, не зная, что сказать в ответ. Хлопая глазами, глядел он на Мелкум-бека и наконец обернулся к Кузьме, словно прося о помощи.

А Кузьма уж, выступив на шаг вперед, свободно и легко, глядя шаху в глаза, строго по обычаю отвечал:

— Как мы поехали от великого государя нашего Федора Ивановича, самодержца всея Руси, и великий государь наш, его царское величество, на своих преславных и великих государствах российского царствия, дал бог, в добром здоровье!

Согнувшись в поясном поклоне, Кузьма стал обратно на место.

Когда старик переводчик перевел ответ Кузьмы, последний спросил Мелкума о шаховом здоровье. Мелкум ответил, глядя не на Кузьму, а на Вахрамеева. А затем опять обратился к Вахрамееву:

— Государев шурин Борис Федорович здоров ли?

И опять смолчал Вахрамеев. Шах недобро посмотрел на него и сказал что-то Мелкуму.

Кузьма снова ответил вместо Вахрамеева точно по наказу.

Шах подозвал к себе Кузьму и других посольских людей и возложил на них руку; а Вахрамеева, в богатом его платье, подозвал последним, уже после Ивашки.

— Кре-чет! — выговорил затем шах по-русски, и, улыбаясь, посмотрел на Кузьму.

Кузьма дал знак, и тотчас Петр Марков и Ивашка шагнули вперед, и Петр протянул шаху рукавку. Шах взял рукавку, положил себе на руку и принял одного за другим кречетов, двух белых и двух красных.

— Я знаю, — горько сказал шах, — что брат мой послал мне много кречетов, но они погибли в пути…

Полюбовавшись кречетами, шах пригласил посольских людей в обширную палату и вместе с ними поднялся по лестнице на помост, стоявший посреди палаты и устланный коврами. Шах уселся на ковер, а перед ним, на широкой скатерти, поставлены были для гостей всякие яства и напитки. Был тут миндаль, изюм, фисташки, вареный рис разного цвета, а в рис положены были вареные и жареные куры, утки, баранина и рыба.

Шах велел посольским людям сесть за скатерть, а по обе стороны от себя усадил Кузьму и Никифора. Перед шахом стояла большая русская фляга с русским вином, и шах потчевал тем вином гостей. Потом поднялся из-за стола, а когда вслед поднялись и посольские люди, то не дал им встать. А сам обратился к Кузьме:

— Мне донесли, что ваши люди, будучи тяжело больны, не сходили с коней и продолжали путь на Казвин. Верно ли это?

— Верно, — отвечал Кузьма.

— И будто даже умирающие, ухватившись за конскую гриву, держались в седле до привала? И случалось, что их мертвыми снимали на привале с коней? И будто сам великий посол, умирая, не пожелал остаться в Лангеруде и приказал нести себя дальше?

— Верно, — отвечал Кузьма. — Трудный был путь.

— Трудный? — шах обернулся к Мелкуму. — Слыхал? Вот какие верные люди у брата моего… Что? — вскричал он гневно, хотя Мелкум молчал, опустив свою большую голову. — Говори!

И Мелкум, не поднимая головы, сказал:

— У светоча мира, шахиншаха, тысячи тысяч верных слуг, готовых умереть по первому его слову…