Великое посольство

— Мелкум… — Хаджи-булат словно споткнулся. — Мелкум — первый у шаха человек, он живет на шаховом дворе день и ночь… Доверил ему шах и казну свою, и Казвин, и послы всех земель доверены ему. И брат Мелкума Олпан-бек, воевода, также в большой у шаха чести…

Хаджи-булат умолк.

— Каковы же они, Мелкум-бек и Олпан-бек? — с упорством повторил Кузьма.

— Не знаю, как и сказать тебе… Не смею сказать… Я человек маленький… Только будь и с ними настороже, посол…

— Они тоже, что ли, султана сторону держат?

— Может быть…

— А может, англинскую сторону?

— Может, и английскую…

— С этим, с Антоном… как его?

— Ширли…

— Вот, вот, Ширли. С ним, что ли, снюхались?

— Может быть.

— А шах о том ведает?

— Шах подозревает… ждет…

— Ну, спасибо тебе, Хаджи-булат, — заключил Кузьма и повернулся к Никифору: — Выдашь ему, поп, камки шелковой сорок локтей.

Когда Серега перевел Хаджи-булату слова Кузьмы, тот в страшной обиде замахал руками.

— Не нужны мне твои дары! — гневно сказал он и даже притопнул ногой. — Не ради корысти играю я своей головой. Стыдно тебе, посол, предлагать мне награду. Думаешь, только тебе дорога родная земля…

— Так во-от ты какой!.. — протянул Кузьма. — Ну, прости, отец, моя вина…

Кузьма поднялся с лавки, обнял старика и крепко прижал к себе.

Глаза Хаджи-булата увлажнились, он как-то по-детски всхлипнул.

А когда Хаджи-булат собрался уходить — сегодня в Казвине каждый час мог принести новую весть, — Кузьма остановил его новым вопросом:

— А скажи-ка, Хаджи-булат, каков сам-то шах Аббас? Он-то чего хочет?

Хаджи-булата словно обожгло.

Одно дело, когда он сам говорил о шахе Аббасе, своем государе, — совсем другое дело, когда его спрашивают о шахе, будто о простом смертном…

Хаджи-булат помолчал.

— Ты не должен был задавать мне этого вопроса, посол, но я все же отвечу тебе. Слушай внимательно мой рассказ… Менее года назад стоял на этом самом подворье султанский посол. Однажды приехал к нему на подворье шах, и посол вручил ему грамоту от султана. Шах прочитал грамоту и сказал послу: «Пишет мне твой повелитель, султан, чтоб я послал ему в помощь против его недруга, мажарского царя, пятьдесят тысяч людей. Передай же султану: людей я в помощь не пошлю, хоть он и грозится, что пойдет тогда против меня войной. Угроз его я не боюсь, потому что бог дал мне друга, белого царя русского. И сколько попрошу я у брата моего, белого царя, прислать мне людей, столько он и пришлет. Что с вами тогда будет? А если бы не было у меня друга, белого царя, вы бы, недруги, давно персидскую землю разорили…» И отпустил шах султанского посла ни с чем, и людей не послал султану на помощь…

Когда Серега перевел эту длинную речь, Хаджи-булат заключил:

— Вот тебе, посол, ответ на твой вопрос!

— Ничего не скажу: ответ хорош, — сказал Кузьма. — А только не сказки ли ты рассказываешь нам, старик? Откуда тебе о том известно? Не ближний же ты у шаха человек, чтоб тайные его речи знать?

— На это я тебе ничего не отвечу, посол. Своей жизни я сам хозяин, а чужой распоряжаться не волен…

Неожиданно Кузьма вскочил с лавки, шагнул к двери, ведущей в покой Вахрамеева, и широко распахнул ее.

Стоявший за дверью Вахрамеев вскрикнул от неожиданности и в страхе попятился.

— Подслушиваешь! — с презрением бросил Кузьма. — Кто ж тебе слушать-то не велел? Тоже небось посол… Только гляди: сболтнешь — башку оторвем!

35

А через три дня чуть свет явился на подворье Алихан-бек.

Кузьма, оповещенный Колей, тотчас же разбудил попа и всех остальных посольских людей. Когда все собрались в палате, Алихан, важный, медлительный, но, видать, чем-то обеспокоенный — косые, пронзительные глаза его так и бегали, — сказал:

— Государь наш, шах-Аббасово величество, прислал меня, раба своего, к вам и велел передать, чтобы все вы шли ныне в полдень к шах-Аббасову величеству и несли с собой кречетов.

— Что ж, — отвечал Кузьма, — мы готовы.

— А как войдете к шаху, — продолжал Алихан, — то будете у ноги государя нашего…

— Не-ет, у ноги шаха нам не бывать, — нахмурился Кузьма, — и в ногу нам шаха не целовать.

— Странно ты говоришь, — зло усмехнулся Алихан. — Шах Аббас всем иноземным послам дает целовать ногу. И турецкому, и португальскому, и цесарскому, и польскому, и веницейскому. Неслыханное дело, чтобы посол не был у ноги шахиншаха! А вы даже и не послы, а так…

— Уж какие есть, пристав, — спокойно сказал Кузьма, — а только у ноги шаховой не будем. Так говорю я, Никифор?

— Так, Кузьма, — широко зевнув, отозвался поп, — не целовать нам шаховой ноги.

— Так, Петр?

— Ужель не так? — ответил Петр Марков, кречетник. — Такому делу вовек не бывать.

— Так, Вахрамеев?

— Верно, что так…

— Слыхал, пристав? — повернулся Кузьма к Алихану. — Значит, так тому и быть. А что ты говоришь, будто неслыханно, чтобы посол не был у ноги шахиншаха, так это ты врешь, пристав. Никогда московские послы у шаховой ноги не бывали, то для Руси было бы бесчестьем великим. Скажи ему, поп, как у нас на Москве ведется!

Поп снова зевнул, покрестил свой огромный, густо заросший зев и сказал: