Великое восстановление наук, Разделение наук

Другая же наука, о преимуществах, еще заслуживает, как нам кажется, специальной разработки. Воздавая хвалы Гиерону, Пиндар удивительно изящно (как это ему присуще) говорит, что «он срывает вершины всех добродетелей»[241], Немалое значение для прославления величия и красоты человеческого духа могло бы иметь сочинение, в котором было бы собрано то, что схоласты называют крайностями, а Пиндар — вершинами человеческой природы. Главным источником для этого должна послужить сама история. Речь идет о крайних или высших ступенях совершенства, которых когда-либо могла самостоятельно достичь человеческая природа в той или иной духовной или телесной способности. Например, замечательная способность Цезаря, который, как говорят, одновременно мог диктовать пяти секретарям, или изумительная выучка древних риторов — Протагора, Горгия и философов — Каллисфена, Посидония, Карнеада, способных экспромтом произнести большую изящную речь на любую тему, защищая с одинаковым успехом противоположные тезисы, в немалой степени прославили могущество человеческого таланта. Другой пример, быть может, менее полезной, но еще более эффектной способности приводит Цицерон, говоря, что его учитель Архий «мог экспромтом произнести множество великолепных стихов на тему, о которой в тот момент шла речь»[242]. О величайших способностях человеческой памяти свидетельствует тот факт, что Кир или Сципион могли по именам назвать всех воинов своих многотысячных войск[243]. Не менее интеллектуальных велики и моральные достоинства человека. Изумительный пример стойкости являет нам знаменитая история об Анаксархе, который во время допроса и пыток откусил себе язык, чтобы не выдать тайны и выплюнул его в лицо тирана[244]. Не уступает ему в выдержке (хотя и проявившейся в обстоятельствах несравненно менее достойных) один бургундец, живший уже в нашу эпоху, — убийца герцога Оранского[245]. Его били железными прутьями и раздирали раскаленными клещами, но он не издал ни единого стона, а когда что-то случайно упало на голову одного из присутствующих, то этот шалопай, уже весь покрытый ожогами, среди страшных пыток даже расхохотался (хотя незадолго до этого плакал, когда ему обстригали его прекрасные волосы). Удивительную ясность духа и спокойствие в смертный час проявляло немало людей. Такое спокойствие проявил один центурион, о котором рассказывает Тацит. Когда воин, которому было приказано казнить его, крикнул ему, чтобы он сильнее вытянул шею, тот сказал: «Если бы ты сумел так же сильно ударить»[246]. А когда герцогу Саксонскому Иоганну, сидевшему за шахматной доской, принесли приказ о назначении на завтра его казни, то он, подозвав одного из присутствующих, сказал ему с улыбкой: «Посмотри-ка, разве не сильнее моя позиция в этой партии? А ведь он (указывая на своего партнера) после моей смерти станет хвастаться, что его позиция была лучше». Когда накануне казни нашего соотечественника Мора, канцлера Англии, к нему пришел цирюльник (посланный остричь его из боязни, что вид его с длинными ниспадающими волосами может вызвать сострадание у народа) и спросил его, не хочет ли тот остричься, тот отказался и, обращаясь к цирюльнику, сказал: «У меня с королем идет спор о моей голове, и, прежде чем он разрешится, я не стану на нее тратиться». И тот же Мор в самый момент казни, уже положив голову на роковую плаху, немного приподнялся и, отведя слегка свою отросшую бороду, сказал: «По крайней мере она-то не оскорбила короля». Но не будем заходить слишком далеко; достаточно ясно и так, к чему мы стремимся. Мы хотим, чтобы в какой-то одной книге были собраны все чудесные свойства человеческой природы, высшие проявления ее душевных и физических свойств и достоинств. Эта книга будет своего рода сводом триумфов человека. Здесь примером могут послужить сочинения Валерия Максима и Гая Плиния, их добросовестность и глубина суждения[247].