Великолепная двадцатка: архитектура Москвы и зачем она была

Представим себе, однако, что этот смысл переведен в историю, что на нас глядят с дистанции в тридцать-пятьдесят лет. Принято считать, что будущее непредсказуемо, и хотя это правда, будущее довольно хорошо предсказуемо с точки зрения его трактовки прошлого. Посмотрите на нашу трактовку сталинской архитектуры. Много ли мы изменили в оценках по сравнению с тем, как она трактовалась в момент своего, так сказать, цветения? Практически ничего. Мы просто на некоторое время взяли в прокат ту точку зрения, которой придерживались пострадавшие от нее конструктивисты, и с этим воззрением и живем. Некоторые люди, правда, в силу чрезвычайной строптивости характера и жажды исторической правды, потом вернулись к точке зрения, которой придерживались сами архитекторы сталинского времени – не заказчики, а именно адепты и мастера, круг Ивана Жолтовского, Александр Габричевский, Михаил Алпатов, Давид Аркин, Андрей Буров. Но мы не открыли новых имен, не пересмотрели круг главных памятников, не указали на какие-то неназванные направления. И точно так же произошло с конструктивизмом, с модерном. Примерно то же произойдет и с постсоветской архитектурой – напрокат будет взята точка зрения противников лужковского постмодерна, а некоторые, в силу уже указанных причин, реанимируют трактовки адептов, хотя им будет тяжело. По случайному стечению обстоятельств, лужковская архитектура не нашла своих неангажированных певцов, да и ангажированные пели недружно, а то и фальшивили.

Итак, в чем был исторический смысл нашего существования на протяжении последних двадцати лет? Даже не так – что об этом будет написано в учебнике истории?

Это очень просто. Мы отвечали на два главных вопроса.

Во-первых, это была проверка опыта о вхождении России в современную европейскую цивилизацию. Страна так или иначе из нее выпала, был сначала избран особый путь, потом он был признан ошибочным, и мы возвращались назад. Это была проверка не только нас, но и западной цивилизации – мы проверяли, насколько ее принципы способны здесь работать, или иначе – насколько они делают нас счастливыми.

Во-вторых, это был опыт ревизии России на предмет возможности ее отделения от коммунистической истории. Скажем, Россия – страна великой истории: можно изъять из этой истории семьдесят лет XX века? Или Россия – страна великой культуры, в том числе советской: можно очистить эту культуру от советского коммунистического наследства? Или Россия – страна великого государства, империи: можно ее отделить от советской власти и коммунизма?

Это простые вопросы, и на них получились простые ответы. Ответы получились отрицательные. Все – отрицательные.

Нет, применение к России принципов западной цивилизации не сделало ее счастливой, и в этом смысле цивилизация не прошла теста. Можно интересно рассуждать о том, почему так произошло. Есть два основных направления рассуждений – или дело в том, что европейская цивилизация с ее долгой историей и в нынешнем своем виде (эгалитаризм, социалистический вирус, пассивность перед угрозами, утрата перспектив и т. д.) не смогла выступить в качестве панацеи, или мы (в силу имперских комплексов, отсутствия гражданского самосознания, «надорванности» населения в результате экспериментов XX века и т. д.) оказались неспособны ее воспринять. Но результат именно таков. За двадцать лет Россия не смогла стать европейской, она стала одной из «развивающихся» стран, путь на Запад оказался для России дорогой «из Третьего Рима в третий мир», и пока мы по ней и движемся.

Нет, попытка изъятия из наследия России ее советского опыта показывает, что в таком случае для мира она не представляет интереса. Из русской поэзии, литературы, кино невозможно изъять коммунистический тренд, потому что это страшно обедняет эти культурные феномены. Конструктивизм, скажем, превращается в формальный поиск новых решений, осуществленный малообразованными людьми на отсталой технологической базе, а Осип Мандельштам оказывается камерным академическим поэтом начала века, по недоразумению продолжавшим сочинять до конца 1930-х. Точно так же с великим государством, великой историей и т. д. – при всем уважении к ним, без советского эксперимента они становятся провинциальным эпизодом, не имеющим значения для мировой истории. Этот путь точно также ведет в третий мир, и, собственно, уже привел.

Архитектура же жила именно этими смыслами. Урбанисты школы Гутнова, лужковские постмодернисты, «бумажники», неоклассики проверяли наше наследие на предмет возможности очистить его от советского и опереться на очищенное, чтобы жить дальше. Неомодернисты проверяли возможность пересадки сюда европейской цивилизации. С разным качеством, по-разному, но и то и другое было попыткой осмыслить наше существование здесь и сейчас посредством двух нарративов – Россия как Запад и Россия без коммунизма.