Великолепная Ориноко; Россказни Жана-Мари Кабидулена

– Я тоже так думаю, Жак, – согласился Жермен Патерн. – При следующей перевязке все прояснится, и ваш дядя… я хочу сказать, сержант Марсьяль…

– Господи, сохрани мне его, – прошептал юноша, и в глазах у него блеснули слезы.

– Да, мой дорогой Жан, – повторил Жак Эллок. – Господь сохранит его. Ваши и наши заботы вылечат старого солдата, не волнуйтесь, все будет хорошо.

И он крепко сжал руку Жана де Кермора. К счастью, сержант Марсьяль спал.

Пироги, подгоняемые сильным северо-восточным ветром, шли рядом. Господин Мигель и его друзья тоже надеялись, что рана сержанта не опасна.

Кива действительно часто пропитывают кураре наконечники своих стрел и копий. Однако делается это далеко не всегда. Приготовить яд могут только «специалисты», если, конечно, можно употребить это слово применительно к дикарям. А таких искусников не так-то много, на каждом шагу они не встречаются. Значит, были все основания надеяться на счастливый исход.

Кроме того, если, вопреки всем ожиданиям, сержанту все-таки понадобится отдых в более комфортабельных условиях, чем на борту «Гальинеты», можно будет сделать остановку в деревне Атурес, шестьюдесятью километрами выше устья Меты. Тем более что пассажирам все равно придется провести там не меньше недели, пока лодки будут преодолевать пороги, весьма многочисленные в этой части Ориноко. Ветер был благоприятным, и можно было надеяться добраться до Атурес к середине следующего дня.

Жак Эллок и Жермен Патерн несколько раз навещали раненого. Сон его был крепким и спокойным, дыхание – ровным. Около часа пополудни сержант Марсьяль проснулся и, увидев сидящего около его постели Жана, ласково ему улыбнулся. Однако, заметив рядом с ним обоих французов, он невольно поморщился.

– Что, очень больно? – спросил Жермен.

– Мне, больно? – оскорбленным тоном переспросил сержант. – Ни чуточки! Это же пустяковая царапина… Я ведь солдат, а не какая-нибудь изнеженная бабенка! Завтра все будет в порядке, а если вам угодно, то я хоть сейчас посажу вас к себе на плечи. Впрочем, я сейчас встану…

– Нет уж, пожалуйста, лежите, сержант, – ответил Жак Эллок, – это распоряжение врача.

– Дядюшка, я тебя очень прошу, слушай, что тебе говорят… ты потом сам будешь им благодарен…

– Ладно… ладно! – проворчал сержант, словно большой пес, раздраженный тявканьем шавок.

Жермен Патерн сменил повязку и убедился, что рана не воспалилась. Будь стрела отравленной, яд бы давно начал свое действие, и раненый был бы уже наполовину парализован.

– Ну что ж, сержант, все идет хорошо, – сказал Жермен Патерн.

– А через несколько дней вы вообще забудете о своей ране, – добавил Жак Эллок.

Когда молодые люди вернулись на борт своей пироги, которая шла рядом с «Гальинетой», сержант сердито сказал:

– Только этого и не хватало! Теперь они целый день будут торчать здесь, эти два француза…

– Придется потерпеть, дядюшка, – ответил Жан, – не надо было позволять себя ранить.