«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

«У меня есть любимая, мой султан… — говорил ему Давуд, — девушка, которую я люблю с самого детства… Она красивее, чем солнце, которое восходит над Золотым Рогом; ее струящиеся рыжие волосы ярче пламени страсти; кожа ее бела как алебастр и безупречна, как чистейший карпатский мрамор».

Сулейман в ужасе закрыл глаза.

«Ты нашел свою любимую, Давуд?»

«Да, господин».

— Дариуш! — прошептал Сулейман себе под нос. На смену замешательству пришел гнев. Оказывается, его приближенный, его ичоглан пытался использовать его в своих низменных целях! Он замыслил украсть ту, что делала сносным его главное в жизни завоевание!

Великий визирь изумленно обернулся к султану; в глазах у того полыхал гнев. Ибрагим проследил за пламенным взглядом Сулеймана. Султан неотрывно смотрел на Давуда, который оплакивал мертвого янычара, лежащего у него на руках. С едва заметной улыбкой великий визирь прошептал:

— Господин, говорят, любовь и ненависть — две стороны одной монеты. Один может любить другого всю жизнь, но, если взаимное доверие нарушено, любовь переходит в страстную ненависть, которая пылает так же ярко, как и предшествующая любовь.

Сулейман припал к плечу Ибрагима:

— Ибрагим, хорошо, что хоть тебе я всегда могу доверять. — С этими словами султан снова повернулся к ичоглану, охваченный яростью при мысли о таком коварном обмане.

Губы Ибрагима расплылись в радостной улыбке.

Книга третья

Твое лицо на лик луны похоже…

К твоей щеке, как мотылек, летит Мухубби.

Сулейман[8]

Глава 87

Сулейман по-прежнему сидел на бревне рядом со своим верным великим визирем; он с неослабевающей ненавистью смотрел на ичоглана, который покачивал на руках мертвого янычара. Наконец он положил руку на плечо Ибрагима и с трудом поднялся на ноги.

Ибрагим поцеловал его руку и, глядя ему в глаза, снял с пояса кинжал. Он протянул его Сулейману и слегка кивнул, когда Сулейман обхватил рукоятку, инкрустированную драгоценными камнями, и потянул кинжал к себе.

Заглушая шум дождя, Сулейман грозно закричал:

— Давуд! В мой шатер! Живо!

Давуд отер с глаз дождь и слезы. Кровь и грязь покрывали его лицо, бритую голову и одежду. Он долго сидел на корточках, склонившись над мертвым другом. Услышав зов Сулеймана, он поцеловал Халима в последний раз, встал и медленно побрел к султанскому шатру. Сулейман шагал не оборачиваясь. Давуду пришлось бежать, чтобы нагнать его.

Снова расплывшись в довольной улыбке, великий визирь пошел оценивать потери, понесенные янычарами после ночной вылазки защитников Вены. Время от времени в отдельных местах еще вспыхивали схватки.

Давуд откинул полог шатра и вошел. Султан стоял посередине и гневно смотрел на своего ичоглана, крепко сжимая под кафтаном рукоятку кинжала. Давуд подошел ближе; он, видимо, не видел причины бояться. На ходу он продолжал вытирать слезы, которые продолжали литься у него из глаз. Он протянул было руки, собираясь обнять любимого, но вдруг заметил гневное лицо султана и замер.

Ичоглан был в замешательстве.

Сулейман продолжал молча смотреть на Давуда в упор. Глаза его, казалось, проникали в самый мозг ичоглана, пытаясь разгадать хитроумный замысел, который тот вынашивал, чтобы вырвать из его объятий Хюррем. Наконец, он заговорил дрожащим от гнева голосом:

— Я доверял тебе всем сердцем. У тебя было много возможностей убить меня, Давуд… или, может быть, лучше называть тебя Дариушем? Почему ты не осуществил свой замысел в туннелях под Веной? Тогда ты бы мог умыкнуть свою… милую Александру.

Давуд отпрянул и покачал головой.

— Ты держишь меня за дурака?! — заревел султан, грубо хватая Давуда за шею и швыряя его на землю.

Ичоглан упал с глухим стуком и застыл в неподвижности, лишившись дара речи. Не обращая внимания на больную ногу, Сулейман бросился на Давуда, пригвоздив того к земле. Давуд ахнул; воздух вышел из его легких. Не переставая давить на него своей тяжестью, Сулейман извлек из складок кафтана кинжал и приложил его острие к обнаженной шее Давуда.

— Мой султан, мой любимый! — с трудом прошептал Давуд, почувствовав укол.

Сулейман ненадолго замер и бросил изумленный взгляд на лежащего под ним человека. Давуд не пытался бороться с верной смертью.

— Почему ты не защищаешься? Или твоя трусость равна твоему коварству? — презрительно спросил он.

— Я не понимаю, господин. За что ты так разгневался на меня?

— Ты отрицаешь, что моя Хюррем — твоя любимая Александра?

— Нет, — почти неслышно ответил Давуд.

— Ты отрицаешь, что поступил ко мне на службу, чтобы украсть у меня мою единственную любовь?

— Нет, господин, — выговорил Давуд; глаза его снова наполнились слезами.

— Тогда ты сам накликал на себя смерть за измену и предательство! Ты сам себя казнил!