Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса

В последние десятилетия в историографии появились суждения о существенном значении отработочной ренты в системе феодальной эксплуатации крестьянства в Древней Руси XIV–XV вв. Собран довольно большой фактический материал в работах А.П. Пьянкова, А.Д. Горского и Л.В. Черепнина[2390]. Больше того, авторы этих работ с большей или меньшей уверенностью утверждают тезис о распространении в этот период полевой крестьянской барщины.

С возражением в адрес подобного утверждения выступил Г.Е. Кочин[2391]. Суть его возражений сводится к критичной оценке уровня производительных сил в XIV–XV вв. “Земледелие, – пишет Кочин, – как особый раздел владельческого предпринимательства требовало таких сил и средств, каких не было у землевладельцев XIV–XV вв., особенно в тех удаленных от владельческого центра волостях – селах, из которых состояла основная масса земельных владений феодалов”[2392]. Автор в итоге исследования приходит к выводу о том, что “производство зерновых хлебов в собственном хозяйстве феодалов-землевладельцев в изучаемое время занимало скромное место”[2393]. Источниковедчески работы своих оппонентов Г.Е. Кочин практически не рассматривает. Основной упрек автора сводится к следующему: “А.В. Черепнин и А.Д. Горский не отличают десятинной пашни, шестого и пятого снопа… от барщины”[2394].

Надо сказать, что упрек этот явно излишне полемичен. И только лишь А.П. Пьянков весьма категорично отстаивает тезис о традиционности практики полевой барщины начиная с XIV века[2395].

Тем не менее вопрос о степени распространения и характере полевой барщины в феодальных вотчинах XIV–XV вв. заслуживает внимания. Поскольку светские владельцы на этих работах все еще использовали труд холопов, то процесс становления полевой барщины можно проследить лишь на актах монастырей.

Наиболее раннее свидетельство уставной грамоты 1391 года о пашне на монастырь в свое время даже Б.Д. Греков расценил как полевую барщину[2396]. Это мнение, как и суждения Л.В. Черепнина и А.Д. Горского, оспорил Г.Е. Кочин, который увидел в документе лишь отражение практики так называемой “жеребьевой” или десятинной пашни[2397]. По мнению ученого, при десятинной пашне господского поля как такового не существовало, феодал ни сам, ни через свой аппарат хозяйственными полевыми работами не ведал: “Землевладелец использовал не самую рабочую силу крестьянина, а получал ее результат – готовую продукцию – зерновой хлеб на полях”[2398]. Цитируя грамоту, Г.Е. Кочин обращает внимание, что речь в ней идет не о господских особых полях, а всего лишь о “игумновом жеребии” в общем клину крестьянских полей. На первый взгляд кажется, что речь идет о тонкости, о второстепенной детали. Однако суть дела сложнее. При упрощенном подходе к явлению, когда улавливается лишь главное – “на кого” пашут, и опускаются нюансы обстоятельств пахоты, исследователь проходит мимо свидетельств конкретного механизма зарождения полевой барщины. А за этим могут скрываться реальные особенности зарождающегося господского феодального хозяйства.

Напомним контекст интересующего нас сюжета грамоты, где тяглоспособные крестьяне монастырских сел и деревень обязывались: “церковь наря-жати, монастырь и двор тынити, хоромы ставити, игумнов жеребей весь рольи орать взгоном, и сеяти, и пожати, и свести, сено косити десятинами и в двор ввести, ез бити и вешней и зимней”[2399] и т. д. Действительно, в тексте речь идет лишь о “жеребии”, а не об особых господских полях. Позднее, в XVI веке, необходимость говорить о “жеребии” отпала, так как во многих монастырях заводилась особая господская запашка. Была она, как правило, в селе, где было боярское или монастырское хозяйство (скотные дворы, конюшни и т. п.) К селу “тянули” ближайшие деревни, крестьяне которых пахали монастырскую или боярскую пашню в селе.