Великосветский свидетель

— Мне необходимо получить объяснение по поводу дневниковых записей вашего сына. Скажите, это вы вымарали последние строки?

Полковник молчал. Он хотел что-то сказать, даже открыл было рот, но внезапно передумал. Пауза затягивалась.

— Скрытая от наших глаз запись не до такой степени саморазоблачительна, как некоторые другие в этом дневнике. Если бы сам Николай решал, что следует спрятать, то он, полагаю, уничтожил бы совсем другой фрагмент. Или даже весь дневник. Но для зачеркнувшего дневник был дорог как память, поэтому он не мог уничтожить его целиком. Кроме того, уничтожение улики влечет за собой уголовную ответственность. Так что признайтесь, Дмитрий Павлович, это ваша рука ходила?

— Да, это действительно сделали мы с женой, — полковник взыскательно смотрел на Шумилова. — И сделали это только для того, чтобы не портить впечатления об образе сына! — Он повысил голос. — Знаете, в обществе и так уже идут пересуды, публике ведь только дай повод, и она с готовностью начнет полоскать грязное белье! Порой наше приличное общество уподобляется этим прачкам, целыми днями стоящим с исподним бельем на понтонах на Мойке.

— Скажите, Дмитрий Павлович, а этот «Ф. И. Ч.», которого упоминает Николай, был вхож в ваш дом?

— М-м… — словно от зубной боли замычал полковник. — Значит, вы прочли!..

— А я разве не сказал? Да, разумеется, прочли. — Шумилов нарочито высказался так, словно речь шла о сущей безделице. Пусть полковник поломает голову над тем, как такого опытного офицера тайной полиции переиграл мальчишка из прокуратуры. — Кого имеет в виду Николай?

Полковник не выдержал:

— Ну, что вы все вынюхиваете? Вы не там ищете! Вам надо заняться этой гувернанткой, а вы все про приличных людей выспрашиваете! Это же ясно — ОНА, именно она, дала морфий Николаю! А «Ф. И. Ч.», как вы изволили выразиться, в наш дом не ходил. Всех Николашиных друзей мы уже назвали. Чего же вам еще? И вообще, не впутывайте сюда семейство Пожалостиных! Это очень почтенные люди. Если бы вы только могли представить себе, какими проблемами вынужден заниматься Полуект Эрастович!

— Я наслышан, Дмитрий Павлович, про его ответственную работу с личными шифрами Его Императорского Величества, — у Прознанского при эти словах округлились глаза, — но сие не отменяет того весьма печального факта, что дочь уважаемого Полуекта Эрастовича своим неумением урегулировать отношения с сердечными воздыхателями, возможно, довела одного из них до самоубийства! И если это действительно так, то я не понимаю, как можно «не впутывать сюда» уважаемое семейство Пожалостиных. Уж вляпались, господа, так вляпались, извините за безыскусное слово… Что есть, то есть!

Полковник смотрел на Шумилова глазами, полными ненависти, но не спешил высказываться. Видимо, решил, что с Шумиловым, несмотря на его молодость, следует держать ухо востро.

— Так что, Дмитрий Павлович, позволите мне самому определять, что важно, а что неважно для проводимого расследования? Ответите на вопрос: кто же такой этот «Ф. И. Ч.»? Или мне следует пригласить вас на официальный допрос?

— Он не из числа Николашиных друзей, — выдавил из себя полковник. — Это человек гораздо более старший, офицер, поручик Преображенского лейб-гвардии полка Феликс Ильич Черемисов. У Пожалостиных он частый гость, и Николай с ним едва был знаком. Я же Черемисова в глаза не видел. Ну, и к чему это все ворошить? Он не имеет отношения к смерти Николая, неужели не ясно? Я знаю, что говорю!

Под конец тирады он постарался придать своему голосу максимум убедительности.

Когда Алексей Иванович простился и направился на выход, Прознанский остановил его вопросом:

— Алексей Иванович, объясните, чем вы вытравили тушь?

— Профессиональное любопытство, понимаю, — улыбнулся Шумилов. — Я ее вообще не травил. Я скормил ее тараканам.

Он вышел на набережную Мойки, с минуту постоял на месте, рассматривая проплывавшие мимо лодки, стилизованные под гондолы. Шумилов был очень доволен тем, как сложился разговор с полковником, тем, что не позволил вертеть собой, как мальчишкой.

«Теперь надо ждать кляузы или жалобы, — думал Шумилов. — Обиделся полковник жандармской службы, не продемонстрировал я должной лояльности!»

15

Весь остаток вечера и следующий день Алексей Иванович мыслями возвращался к обстоятельствам дела. По-прежнему оставалось много вопросов, на которые не было ответов. Участники событий многого не договаривали. Совершенно непонятны были истоки вражды, которая, казалось, вспыхнула между ними внезапно и ниоткуда. Противоречивым казалось и поведение Николая все последние месяцы перед смертью. Так или иначе, но необходимо было поговорить с Жюжеван, услышать ее объяснения. Шумилов решил ехать в тюрьму и еще раз допросить гувернантку.