Веллоэнс. Книга первая. Восхождение (СИ)

металл, соседняя гора плавится под раскаленным солнцем. Меня накрывает тень,ястребом бросается тварь – размашистые кожаные крылья, искореженное

ужасным оскалом женское лицо и длинные, стального цвета когти. Его… ее…

кровожадный вопль этой твари глушит, кровь стынет, а сердце сжато ледяным

кулакам страха. Оно бросается и начинает рвать спину, вгрызается в плечо. Рука

разжимается и я лечу… Целую вечность… До реки еще далеко, но ощутим жар,он колет лицо, обжигает ноги, легкие вздуваются как мехи от недостатка

воздуха, гарь и боль, гарь и боль…

– Веллоэнс-с-с…

Тело сковано землей. По мертвому человеку ползут змеи, ведают чивую

добычу сороконожки. Они забираются в складки почти истлевшей одежды, ищут

проходы в сладкие внутренности. Это же я! Но я жив, жив, просто мое сознание

в стороне! Стремлюсь через пласты земли, выбиваюсь из сил, нет ни дыхания, ни

стука сердца. Я бесплотный дух, но вот оно – мое тело, беззащитно перед этими

ползунами. Приближаюсь слишком медленно, удесятеряю силы, но медленно.

Голова трупа поворачивается – голый череп! В пустых глазницах горят синие

огоньки, цепляют пронзительно, чувствую немой крик… Огонь охватил останки,тлеют лишь голые кости.

– Веллоэнс-с-с…

Горькая жидкость огнем окатила внутренности. Вонь ударила в нос, брызнули

слезы, комок застрял в горле. Путник разлепил опухшие веки. Уши горели, лицо

неимоверно чесалось. Руки ломило и скручивало, а пальцы ног чернели как

обугленные головешки. Он лежал совершенно нагой на лавке, полная женщина

лихо натирала кожу желтоватой кашей, от запаха мази воротило.

Раздался густой женский голос:

– Доча, влей еще настоя полыни с брусникой.

Зубы разжало тонкой полоской стали, рот обожгло варево. В голове

прояснилось, взор просветлел – вот только видно через щелки слипшихся век

плохо. Мужчина дернулся.

– Да лежи ты, герой. Чуть волкам на ужин не достался. Уж пятые сутки

выхаживаем.

– Моя одежда?

– Стесняешься что ли? Да и не таких молодцев видела, сынок. Сил набирайся, а скарб твой в порядке, в чулан муж схоронил.

Путник молча наблюдал за происходящим. Женщина закончила притирание, стала обертывать в козьи шкуры. Иногда покрикивала на старшую дочку, та

набирала черпаком горькое варево и поила скитальца. Глотку жгло уже не так

сильно, но слезы пробивало. С печи наблюдали три пары глаз. Тело его под

шкурами горело, чесалось, ныло – приходилось терпеть, строго-настрого хозяйка

наказала лежать недвижимо. По телу разливалось тепло, накатывали волны

запахов, виделись цветные круги и вспыхивало красным. Глаза закрылись и

мужчина погрузился в забытье.

В бане пахло кедровыми шишками и сосновой смолой. Русобородый

кряжистый мужичина ливанул в раскалившуюся угольницу квасу. Пошел

душистый аромат, густой – хоть ложкой черпай. Из кадки достал вересовый веник.

– Баба моя строго наказала, чтобы я тебя пропарил.

Второй лежал на полке, подмяв руки. Глаза закрыты, старается раствориться в

квасном духе. Под кожей твердые, плотные жилы, но видно – исхудал, как после

тяжкой болезни или от безответной любви. Все тело испещрено язвочками, маленькие ямки зудят, из некоторых сочится мутноватая розовая жидкость.

Веник погладил по спине и принялся охаживать облезшие плечи. Иголки

вереса врезались в кожу, пощипывали, по телу проходили молнии, все приятно

немело.

Здоровяк опрокинул еще ковш. Жар поднялся, обдал огнем – наверное, так от

огненных великанов за версту пышет, когда разозлишь.

Авенир укрыл лицо.

– Да куда еще, умру же.

– Дыши медленно, носом. Мы ж еще даже не нагрели, вон, вода в кадке льдом

кроется.

По месту, где кончается спина и начинается то, что у коня достоинство, а у

мужчин, последний путь из таверны, хлестануло.

Худой возмущенно вскрикнул:

– Покалечишь!

– Да я тебя только глажу, терпи, а то баба моя сама отходит. Она и не ведает, что такое милость. Афедронь твоя нисколько не пострадает.