Вельможная Москва

Его внутреннее убранство украшает парадный портрет Екатерины Романовны Дашковой - первой ( и заметим: последней) женщины директора Российской Академии Наук. Какие неожиданные шутки порой играет судьба с людьми уже после их смерти. Орлов и Дашкова при жизни ненавидели друг друга, и Екатерина Романовна утверждала, будто не может дышать с Алексеем Григорьевичем одним воздухом, а он в свою очередь в течение двадцати лет не сказал ей ни единого слова. Правда в глубокой старости оба по православному обычаю примирились. На дворе стояла другая эпоха, им нечего было больше делить, но это не значило, что, если б время вдруг повернуло вспять, и они вновь очутились при дворе Екатерины II, их противостояние не повторилось бы с новой силой. Зная характеры наших героев, можем сказать, что каждый прошел бы свой путь так, как он его прошел. И в том, что двести лет спустя великолепный портрет Дашковой едва ли не по-хозяйски смотрит со стены дома Алексея Орлова, сквозит ирония времени.

Об этой картине следует сказать еще несколько слов. Несмотря на то, что перед нами помпезный парадный портрет, сверкающий дорогими тканями и игрой света на драгоценных мехах, лицо самой кавалерственной дамы как бы лишено обычной для подобного рода портретов светской лакировки. Тяжелые нависающие веки, пронзительный колючий взгляд небольших глаз, раздраженная складка губ. Куда бы вы не повернулись, Екатерина Романовна смотрит на вас, смотрит оценивающе, без симпатии. Специалисты по иконографии Дашковой утверждают, что перед нами один из наиболее достоверных портретов знаменитой женщины.

В трудной жизни Дашковой, полной перипетий и взлетов, многое связано с Москвой. Старая столица принимала ее в годы опал и немилости. В самом характере Дашковой , властном, деятельном, порой деспотичном, так много московского, что при чтении истории ее жизни в голове невольно всплывают известные грибоедовские строки из "Горя от ума", описывающие московских дам: "Скомандовать велите перед фрунтом , // Присутствовать пошлите их в Сенат".

А ведь по происхождению и воспитанию Дашкова вовсе не принадлежала к кругу московской знати. Она родилась в 1743 г. в Петербурге, в семье графа Романа Илларионовича Воронцова, генерал-поручика, сенатора, одного из крупнейших русских масонов того времени. Екатерина Романовна выросла в доме своего дяди Михаила Илларионовича Воронцова - вице-канцлера, а с 1758 г. канцлера Елизаветы Петровны. С Москвой Екатерина Романовна связал, брак с молодым представителем старинного московского княжеского рода Михаилом Ивановичем Дашковым. После замужества молодая княгиня попала в новый для нее семейный московский клан, группировавшийся вокруг воспитателя великого князя Н. И. Панина. Дашков был его родным племянником и продвигался по службе под протекцией дяди.

Перед Екатериной Романовной открылся мир не только чужой, но и совершенно чуждый ей. Воспитание бывшей графини Воронцовой строилось на европейский манер. Русскому языку детей не учили. Жизнь в Петербурге резко отличалась от московского быта. Не малую роль в формировании вкусов и пристрастий Дашковой сыграли англофильские настроения, царившие в доме канцлера. Англофилия - любовь к Туманному Альбиону - стала в России XVIII столетия заметной культурной тенденцией, принявшей форму восхищения фундаментальными законами и общественным устройством Англии. Юная Дашкова разделяла эти взгляды, уже после переворота 1762 г., она говорила английскому послу графу Джону Бакингемширу: "Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации" . Мы приводим эту цитату для того, чтоб показать, что к середине XVIII в. в сознании русского образованного общества уже сложился один из важнейших стереотипов восприятия России.

С такими представлениями Дашкова очутилась в Москве -- городе, нарочито бравировавшем своей русскостью. Внешне старая столица уже давно перенимала европейские формы быта: одежда, книги, новые здания - многое напоминало картины родного Петербурга, но было одно глубокое отличие, сразу ставившее Екатерину Романовну в положение чужой. В московском дворянском обществе продолжали говорить по-русски. "Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала, тем более, что она ни чем не походила на все то, к чему я привыкла. - вспоминала Дашкова много лет спустя в своих "Записках". - Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка". Новая родня, по словам Дашковой, относилась к ней "очень снисходительно", "но я все-таки чувствовала, - продолжает княгиня, - что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой".