Вельможная панна. Т. 1

– Царь-гора… Таких я сроду не видывала, истинно царь-гора… И вот я пришла к ней, как Магомет когда-то подходил к той горе, что не слушалась его… А Чатырдаг послушался меня: он сам перешел в мое подданство, и я пришла к нему, как к моему подданному. А когда-то, говорят, видел он и Одиссея, прибитого морем к берегу лестригонов, и злополучную дочь Агамемнона, царя царей, Ифигению, и ее несчастного брата Ореста, преследуемого Фуриями-Немезидами. Босфор! Царство Митридата со столицей Пантикапеем… Царство Митридата стало теперь моей губернией… О! Встали бы вы теперь из гробов, Августы, Цезари, Нероны, Адрианы и Траяны и посмотрели бы на мое царство!

Она гордо подняла голову и улыбнулась.

– Да, да, прав был Мардефельд… Помню, когда я была еще великою княжною и не смела мечтать о русской короне, он на одном придворном балу тихо шепнул мне:

«Vous regnerez, ou je suis q un sot…»

– А я на это тихо отвечала:

«J accepte I augure…»

– Да, и вот царствую уже двадцать пять лет… Как быстро время прошло!.. Как быстро проходит вся жизнь и всего быстрее для царей: время, вот кто владыка над царями… и оно безжалостно, оно не милостнее царей… Цари милуют, а оно никогда!.. Чего же ждать от Хроноса-Сатурна, пожиравшего своих детей при их рождении!.. И меня не помиловало время Хронос… В мою вдовью голову оно вплело серебристые седины, этих змей головы Медузы…

Она грустно покачала седеющей головой:

– Вдовья голова… Вдовья коса, коса девичья, а в этой косе змеи Медузы…

Мысль моментально перенесла ее в далекий маленький Штетин, где родилась она, где маленькими ножками бегала по мрачным залам отцовского дома… Она была только – дочь губернатора Прусской Померании… Померания… жалкая родина!

«А! Жалкая! Теперь жалкая, а тогда?» – заговаривает в ней протестующая совесть.

– Что мне Померания! Что мне нищенское, бесцветное море! А вот бирюзовое море без границ…

О царь и первый русский император Петр Алексеевич! Как бы ты позавидовал бывшей девчонке из Померании, если бы увидел мои корабли в этой бухте, на волнах этого бирюзового моря, здесь вот, где я, откуда рукой подать до Константинополя.

Она подошла к столу, но, видимо, не могла заниматься делами. Одна мысль гнала другую, в душе ее видения прошлого и настоящего сталкивались и менялись, как цветные камушки в калейдоскопе.

– «Оставим астрономам доказывать, что земля вертится вокруг солнца… Наше солнце вокруг нас ходит, и греет, и освещает нас…»

– О, льстивый, ловкий попик! Надо его приподнять поближе к Солнцу, хоть там и холодней…

Она опять задумалась…

– Сколько пережито!.. Какие тернии пройдены в пути, а в корону вплетены одни лавры, только лавры!.. А тернии, что у Христа в венце… Черноморский Петр Третий, Степан Малый, Stephano Piccolo, а тут чума, Пугачев, Тараканова – все мои враги – где вы теперь?.. Где прах ваш? Один Бениовский, слышно, стал королем Мадагаскара… Безумец! Он хотел помериться со мной из Камчатки, а попал на Мадагаскар… Что же! Король Мадагаскара и… Семирамида Севера и Юга…

За дверью послышалось чье-то сердитое ворчанье.

– Ну, достанется мне, – улыбнулась императрица, – Захар опять на меня за что-то разгневался.

Она отворила дверь. Посередине опочивальни с полотенцем на плече стоял знаменитый Захар, известный всему придворному миру, а для искателей у императрицы, для всех сановников «милостивец Захар Константинович» Зотов: в нем заискивали вельможи, статс-дамы, фрейлины, министры, посланники, забывая, что он просто камердинер.

Захар стоял мрачный, как туча, и даже не повернул головы, когда императрица показалась в дверях опочивальни.

– Здравствуй, Захар Константинович, с добрым утром! – ласково, даже заискивающе заговорила Екатерина, силясь скрыть предательскую улыбку.

– Здравия желаем, матушка-государыня, – угрюмо отвечал Захар.

– Ты, кажется, чем-то расстроен? Здоров ли? – с притворной участливостью спросила императрица.

Упрямец уловил в тоне государыни скрытую иронию. Он сделался еще мрачнее.

– Увольте меня, государыня, ежели я вам не угоден, – с комическою горечью сказал он.

– Уволить! – удивилась императрица. – За что же?

– Я вам не угоден стал, – был сухой ответ.

– Зачем же, Захарушка? Чем я провинилась перед тобой? – спрашивала Екатерина.

Захар молчал, укоризненно глядя на ночной столик императрицы, на котором стоял кофейник, спиртовая лампочка и все принадлежности для приготовления кофе.

– Чем же? – повторила императрица.

– А это что? – указал он на прибор. – Должно, Машка поддалась.

– Нет, Захарушка, я Марьи Саввишны не видала.

– Так кто же переступил мне дорогу?

– Это я, Захарушка, кофе себе варила, для скорости, – оправдывалась государыня.

– А разве у русской царицы слуг нет? – мрачно и торжественно спросил обиженный камердинер.

– Да я, Захарушка, не хотела никого беспокоить, – продолжала оправдываться императрица, – думаю, все с дороги устали.

– Устали! А русская царица и устали не должна знать?

– Не должна, Захарушка.

– Ну, так увольте меня!

– Помилуй, голубчик Захар Константинович… На кого же ты меня покинешь?