Вена, операционная система

А Гофмансталь по этому поводу добавил, описав свое Я как нечто «чужое, непостижимо далекое. Нечто такое, чего теперь никогда уж не найду… Да, я чужд самому себе». Это, наверное, было сказано в легком подпитии, причем – вечернем, грустном. Но эти цитаты годились и среди яркого дня для описания моего простудного состояния. Фактически как если бы я был под каким-то веществом, изменившим мое временное сознание. И это не потому – подумал я, – что простуда или вирус так влияют на психику. Но потому, что тут нет обычного инструментального окружения болезни – привычной кровати, знакомой аптеки, градусника, всякого такого – рутины, в которую отправляешься отбывать срок болезни. Или не отправляешься в пользу служебной необходимости, но все равно покидая рамки здравости привычным образом. В данном же случае получилось какое-то освобождение per se. С которым – что подтверждало его истинность – мне было совершенно нечего делать.

Находясь в таком состоянии психики, можно строить домыслы на тему, что в этих развалах есть какая-то небольшая штуковина или несколько некоторых штук, которые – если окажутся у меня все – дадут какой-то эффект. Лет двадцать назад я бы так и поступил: исследовал бы эту историю в предметах, что – по сути – ничем бы не отличалось от поисков Святого Грааля. Удивительно все же, как шаблонны подобные построения: узнать, как все устроено на свете, чтобы четко понять, что – тут, а что – там. А узнать – затем, чтобы все это совместить и обдуривать остальных. Вырастить в себе эфирное, но внятное тело, чтобы отсюда туда без никакой потери себя как такового, а если еще и Святой Грааль найти или что-то в этом роде, то замечательно проведешь время и до перемещения. Лет двадцать назад я бы нашел тут себе какую-нибудь штуку – конечно, уговорив себя, что вот она-то и есть то, что надо. Причем тогда бы она действительно работала, правильно модифицируя меня. Только некуда уже модифицироваться, вот что. По крайней мере в этой логике.

Но, честно говоря, я бы и сейчас поступил именно так – если бы не простуда: все-таки сложно ходить, а как, не осмотрев хотя бы большей части экспонатов, уговорить себя, что выбор сделан верно? Тем более осознавая пониженный уровень своей дееспособности. Ну зачем, в сущности, мне красивая картина, изображающая Мариахильф в еще догородские времена: церковка в центре, к ней ведет аллея, по обе стороны какие-то праздничные торговые лавки с флажками, слева – небольшой пригорок, на котором вроде усадьбы, а дальше и лес? А то, что это именно Мариахильф, – на ней и написано: Maria Hilf. Хотя сейчас эта картина очень понравилась и даже протянула ко мне свои невидимые нити. Или пара старинных плюшевых игрушек с не существующими теперь выражениями лиц.

Вот что бы точно купил: небольшую пластмассовую желтую уточку, или серого зайца с лиловой левой задней ногой (но чтобы они были не больше сигаретной пачки), или того же надувного лягушонка. Но их не было. Точнее, мысль о том, что купил бы их, возникла уже позже. Но если бы я увидел что-то из этого ряда, она бы тут же возникла. Нет, на глаза не попались, а на большие куклы я и не смотрел, куда мне их.

Нет, если бы эти материи еще имели надо мной власть, я бы переступил даже и простуду, купил бы что угодно, ощутив, что в данном кунтшюке есть, пожалуй, какая-то формулировка чего-то. Их же всегда ощущаешь: ни минуты без того, чтобы что-нибудь да не сформулировалось. И не рассуждал бы уже, а оглаживал в кармане какой-нибудь австро-венгерский тонкий портсигар, что заставило бы перейти на сигареты формата slim. Но барьер перейден, выбор сделан (или произошел) в пользу вечной расплывчатости, дающей легкий эффект уточнения себя, если захотелось, и аутизма в остальное время. Безо всяких расчетов на появление элемента, который централизует все интенции на дальнейшую жизнь.

А теперь то ли состояние изменилось, то ли действительность уже требовала иных подходов к тому, чтобы ее покинуть. Уже не предполагая накопления памяти в материализованном, в том числе и записанном виде. Притом что мой антропологический тип, кажется, все же не изменился. Но вчерашнее (всего лишь вчерашнее, да еще и вечернее – но как давно, представляется теперь, это было) большое просветление (а это точно было оно) о том, что не надо сидеть на холодном граните, требовало уже иных отношений ко всей этой тематике. То есть оно не было моментальным, не закончилось вчера, а предполагало еще и подробные последующие действия, которые и происходили теперь, лишь прикрываясь простудой.

Вообще, что такое эти просветления в рамках общеевропейской культуры? Они здесь в варианте просветления личных страстей, о чем и было сделано предупреждение. Не более чем появление навыка соблюдать личную гигиену: и какие, собственно, сложности переплетения каких мировых линий может учесть эта простодушная и только что не сельская практика? Нормальные истории и сами не знают, откуда берутся, просто происходят, никак не ориентируясь на антропологическое или нет устройство воспринимающего.