Венчание со страхом

Колосов отметил, что в присутствии Ольгина шимпанзе на него никак не отреагировал, словно и не заметил чужого. Глаза Хамфри были устремлены на Ольгина. Он явно вызывал его.

— Ну, в чем дело, старина? — повторил тот тихо, тоже не спуская глаз с обезьяны.

Хамфри сгорбился. Веки его дрогнули. Мускулы напряглись. Во взгляде, устремленном на ученого, читались жгучая ненависть и страх. Затем глаза его словно потухли. Хамфри отвернулся и тяжело заковылял в глубь клетки.

У Никиты отчего-то сжалось сердце.

Глава 19 ПУТЬ В СТАЮ

В субботу Мещерский должен был перевезти Павлова и Чен Э на дачу, договаривались на полдень.

— Мне, что ль, снова на природу податься? — томным голосом предложил Кравченко. Он сидел на постели, подсунув под спину подушку, и наблюдал за Катей, расхаживающей по комнате в махровом халате.

Кравченко смекал: над его блондинистой головой еще со вчерашнего вечера (с ним почти не разговаривали, несмотря ни на какую парфюмерию) собираются свинцовые тучи и вот-вот грянет гром. Надо было срочно что-то предпринять.

— Катюшенька…

— Что? — Она присела к зеркалу и начала причесываться.

— А кофе в постель хочешь?

— Я уже встала. И — раньше тебя.

— Да? Действительно. Значит — неудачное начало. — Он вздохнул. — Ну а что ты со мной хочешь сделать?

— На клочки порвать, дурак.

— Ну рви. Будет больно, но я — ах, потерплю.

Она швырнула в него расческой. Кравченко поймал расческу на лету, положил на обнаженную грудь.

— Что-то мы все ссоримся в последнее время, — молвил он грустно. — Я, наверное, настоящий дурак — нервы порчу такой девушке. Такой умнице, такой красавице…

Катя с подозрением уставилась на него: что за умильная подлиза! Но не выдержала — фыркнула, засмеялась. Засмеялся и Кравченко.

— Смилуйся, государыня рыбка, — он протянул к ней руку. Катя подошла и… его волосы цвета спелой ржи были такие чудесные. Их так хотелось перебирать, трогать. Пальцы сами собой запутывались в этой ржаной гуще, в этой золотистой чаще…

— Перед ней усердные слуги. Она, не помню, что делает, но за чупрун их таскает, — шепнул Вадим.

Катя закрыла, глаза. С ним она всегда чувствовала себя маленькой, несмотря на весь свой рост, на всю свою стать.

Когда примирение состоялось по полной форме, они приняли душ и отправились завтракать.

— Катька, а что вчера случилось? — спросил Кравченко. — Ты какая-то встрепанная, нервная. На работе что-нибудь?

— Ты же в отпуске, отдыхаешь. И ни своей, ни моей работой не интересуешься.

— Брось, я серьезно. Что случилось?

Катя взглянула на него: и правда хочет знать. И ее снова прорвало. Очевидно, ей, как некогда Колосову, просто не терпелось выговориться. И она быстро выложила все, что узнала от Никиты. Кравченко слушал с непроницаемым лицом. Не ухмылялся — и то слава богу.

— Ну? — спросила Катя, окончив рассказ. — И что ты на все это скажешь?

Он молча пожал плечами.

— А что я могу сказать?

— Что, вообще, что ли, ничего?

— Ну убийства происходят, понял.

— А база, обезьяны?

— А Колосову твоему, часом, все это не приснилось?

— Во-первых, он не мой, — Катя поморщилась, как от зубной боли. — А во-вторых, ему такое присниться просто не может. Он реалист. У него фантазия бедная. Он как акын: что видит, то поет.

— Да? — Кравченко сделал себе и ей бутерброды. — Но я-то этого не видел, следовательно, о чем же я тут тебе буду петь?

— Значит, ты не веришь в то, что шимпанзе мог сбежать с базы и убить человека?

— А ты сама-то в такое веришь?

— Нет. Ну, один раз — еще куда ни шло, но три! Там же три убийства зверских.

— Ты умная девочка, я утром это тебе доказал, — Кравченко задумчиво жевал, — бесспорные факты только одни: убийства старушек. Остальное — чушь. А ты что, и этим делом теперь заниматься собираешься?

— После всего, что я услыхала, я просто не могу не заниматься. Это же, — Катя взмахнула рукой, — из ряда вон выходящее происшествие. Сенсационный материал!

— А как же убитый мальчик?

— Когда я работала следователем, Вадечка, у меня на руках по двадцать дел бывало. И по всем я все успевала.

— Но ты не убийства расследовала. Впрочем, слава Богу. — Кравченко допил кофе и вытер губы салфеткой. — Ладно. Сделаем так. Я сейчас вместе с Сережкой перевезу Павлова с пацаном на дачу, потом приволоку Мещерского сюда. Два ума хорошо, два с половиной, считая твоего любезного, опера, — тоже, а три с половиной — еще лучше. К тому же Мещерский обожает тайны.

— Может, и Павлову сказать, а? — неуверенно предложила Катя.

— Твой Колосов поведал все это тебе — раз, — Кравченко усмехнулся. — Ты рассказала мне — два. Святое дело, ибо: да прилепится жена к мужу и будут двое плотью единой. Затем все узнает Сережка — три. А если разболтать еще и постороннему… Что получится у нас?

— Секрет полишинеля.

— Во-во. А попросту, по-русски: длиннющий бабий язык. Увольте меня от этого.

— А все-таки Павлов, если бы захотел, сумел бы нам помочь, — заметила Катя. — Он всех в этом институте знает. С этим Ольгиным, я заметила, дружит.