Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Единственным спутником героя в подъезде оказался чемоданчик с купленными накануне подарками. Момента возникновения и реализации этого импульса любви и заботы зафиксировать не удалось, личный факт, сразу расширенный до проблем мироздания: «Боже милостивый, сколько в мире тайн! Непроницаемая завеса тайн! До кориандровой или между пивом и альб-де-дессертом?» (126). Логика такого расширения понятна, так как чемоданчик с подарками, замещая присутствие любимых, оказался единственным спасением от вселенского ночного одиночества. На это указывают слова: «Да я и в ресторане, если хотите, прижимал его к сердцу, а водки там еще не было. И в подъезде, если помните, – тоже прижимал, а водкой там еще и не пахло!..» (130–131).

Выйдя на улицу, неопохмелившийся герой пребывает в состоянии чистого «созерцания»: «Вон – аптека, видишь? А вон – этот пидор в коричневой куртке скребет тротуар. Это ты тоже видишь. Ну вот и успокойся» (124). Успокаивает, возможно, каждодневная повторяемость этой картины – неизменного спутника человеческого существования. К тому же аптека – место, где ждут больных, чтобы позаботиться о них и облегчить страдания. «Я болен душой» (144), – признается Веничка Ерофеев и, очевидно, вид аптеки вносит налет успокоения в его сердце. Дворник ранним утром, как петух в деревне, – знак окончания ночи и приближения нового дня. Ясно, что жаргонное «пидор» – определение социального контекста жизни дворника. Перенесение сексуальной терминологии на общественные и политические стороны жизни – явление, широко распространенное в литературе и фольклоре. В тексте «Москвы – Петушков» такие примеры многократны:

Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по ней подыматься, ‹…› надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А – я не такой (141).

«Чистая сталь» – ассоциация со «стальным сердцем» основателя ЧК и его последователей. Дворники использовались, как осведомители, и в их неписанные обязанности входило присутствие в качестве понятых при обысках и арестах жильцов: «…днем числились служащими домоуправления: слесарями, дворниками, водопроводчиками – не потому ли у нас всегда текут краны? – а по ночам, в случае надобности, торчали до утра в чужих квартирах»[1110]. Эта ночная служба, разумеется, не оплачивалась, а ранним утром дворники скребли тротуары, исполняя свои трудовые обязанности: государство с унизительной бесцеремонностью употребляло их для своих целей. Власть оперировала теми же категориями: Эрнст Неизвестный писал в мемуарах, как Н. С. Хрущев, недовольный «модернизмом» его скульптур, обвинял его в гомосексуализме[1111].

Таково утреннее впечатление от улицы, которую Веничка проходит с чувством подступающей тошноты. Многослойность сознания героя сказывается в количестве внутренних собеседников: голоса «ангелов», Господь, озвученные контрапункты «сердца» и «рассудка», беседы с самим собой.

На площади герой слышит голоса «ангелов», направляющих путь: «А ты вот чего: ты зайди в ресторан вокзальный. Может, там чего и есть. Там вчера вечером херес был. Не могли же выпить за вечер весь херес!..» (125). Удивительная осведомленность и стиль речи посланников небес настораживают исключительной заземленностью. Но действие развивается – как по библейскому канону: «Се, я посылаю ангела Моего перед лицом Твоим, который приготовит путь Твой перед Тобою» (Мф. 11: 10).

Ресторан, куда направляют героя «ангелы», – храм их «Господа», место соборности. «Молнии его освещают вселенную; земля видит и трепещет», – сказано в Псалтири (96: 4). Веничкин «Господь» является к нему «…весь в синих молниях» (131), – горящее спиртовое пламя. Работники ресторана – олицетворение «ангелов»: «…все трое в белом» (128). Но суровый персонал самым неприятным образом разрушает надежды героя. Вместо приветливого привратника у дверей торчит примитивный вышибала, рассматривающий жаждущего «прихожанина», как «…дохлую птичку или как грязный лютик» (126). Вместо духовного пения слух оскорбляют светские арии. Вместо всеобщего примирения – угрозы: «Жди-жди… Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!» В «причастии» отказывают с неслыханной грубостью: «Сказано же тебе русским языком: нет у нас хереса!» (127). «Дом Мой есть дом молитвы», – сказано в Евангелии о храме (Лк. 19: 46). Но в привокзальном «храме» все происходит наоборот: