Венедикт Ерофеев: посторонний

25 мая 1988 года Венедикту Ерофееву во второй раз прооперировали горло. «Операция оказалась опасной. Плюс ко всему — задели нерв», — записала Наталья Шмелькова в дневнике[934]. Длилась операция четыре часа. «Когда я пришла в больницу к Ерофееву, увидела, как он изменился, — вспоминает Татьяна Щербина. — Алкоголь не брал, а болезнь взяла (он тогда не пил вообще), глаза потускнели, он как бы осел, будто из него вытащили тот стержень, который и держал его спину как на параде, и голова, обычно чуть приподнятая, клонилась вниз. Жизнь его тяготила, он неохотно волочил ее за собой по больничной палате, и сразу стало ясно, по контрасту, каким он был лихим и гордым наездником своей жизни, как уверенно держался в седле, несмотря на все недуги». На Флотскую улицу Ерофеев вернулся лишь в начале июля. Этим же месяцем датировано письмо от поэта Михаила Генделева, доставленное Ерофееву из Иерусалима, и сохранившееся в его архиве. Тон письма дает понять представление о том, какой любовью Венедикт был окружен в конце своей жизни, и как на этот момент оценивали его писательский статус читающие современники. «Здравствуйте, Веня. Поздравляю Вас со счастливо перенесенной операцией. Мы — т<о> е<сть> я и мои друзья — очень переживали, и, чуть ли не впервые — я вынужден был обратиться к Высшей Инстанции — поперся я, атеист, к стене Плача, сунул записочку Господу <…> Майя <Каганская> просила Вам передать дословно следующее: она гордится тем, что живет с Вами, Венедикт Ерофеев, в одно историческое время. Я присоединяюсь»[935].

В похожем тоне была выдержана и торжественная речь, произнесенная еще одним поэтом — Александром Величанским на вечере, состоявшемся в московском Доме архитекторов и специально приуроченном к юбилею автора «Москвы — Петушков» (24 октября Ерофееву исполнилось 50 лет, время предварительных итогов): «О нынешних талантливых писателях никогда не скажут, что они, мол, жили во времена Ерофеева. Нет, про них скажут, что они жили во времена друг друга, а во времена Ерофеева жила вся страна — во времена Ерофеева жили все, кто жил в его время. Все наши соотечественники, родившиеся между 30-ми и 50-ми годами, останутся, и не в истории одной лишь словесности, но в истории всей Руси — ерофеевским поколением»[936].

Хотя произнесены эти высокие слова были в са́мом центре Москвы, на утвержденном начальством мероприятии, статус Венедикта Ерофеева в пространстве советской культуры некоторое время еще оставался если не двусмысленным, то не вполне определенным. Ни одно его произведение напечатано в СССР по-прежнему не было. Первая публикация состоялась в конце 1988 — начале 1989 года и по этому поводу Ерофеев составил печальный список:

1988 г. То есть наконец-то разрешили печататься в России.

спустя 2 года после Хельсинки (на финском).

спустя 3 года после Нью-Йорка (английский).

– ″ — ″ — 3 года после Белграда (сербский).

– ″ — ″ — 5 лет после Лондона (английский).

– ″ — ″ — 6 лет после Y. Press, Париж. (на русском). 2-е изд<ание>

– ″ — ″ — 6 лет после Бостона, США (на английс<ком>).

– ″ — ″ — 8 лет после Любляны, Югославия (на словенском).

– ″ — ″ — 9 лет после Стокгольма (на шведском).

– ″ — ″ — 9 лет после Амстердама (голландский).

– ″ — ″ — 9 лет после Зальцбурга (Австрия) рус<ский> и немец<кий>

– ″ — ″ — 9 лет после Мюнхена (немецкий).

– ″ — ″ — 9 лет после Цюриха (Швейцария).

– ″ — ″ — 10 лет после Варшавы (на польском).

– ″ — ″ — 11 лет после Лондона (на польском).

– ″ — ″ — 11 лет после Y. Press, Париж. (на русском) 1-е изд<ание>

– ″ — ″ — 11 лет после Милана (итальянский яз<ык>).

– ″ — ″ — 12 лет после «Альбен Мишель», Париж (фр<анцузский> язык).

– ″ — ″ — 15 лет после Иерусалима (Израиль).

[Аргентина. Куплены права на издание у Albin Michel для издат<ельст>ва на испанском, еще в 1977 г.].[937]

Дебют Ерофеева в советской печати смотрелся почти комически — в четырех номерах журнала «Трезвость и культура» была с большими купюрами помещена поэма «Москва — Петушки», сервированная под соусом разоблачения ужасов алкоголизма. «Ерофеев, разумеется, наслаждался подобным парадоксом, — пишет издатель Александр Давыдов. — Действительно, смешно»[938]. Жалко, что автор «Москвы — Петушков» не узнал о своеобразной реакции руководителей московских железных дорог на публикацию поэмы в журнале «Трезвость и культура», — тогда, вероятно, он развеселился бы еще больше. «Контролерам был известен Ерофеев, — пишет Андрей Анпилов. — Когда вышла в „Трезвости и культуре“ поэма, — им, оказывается, начальство устроило собрание, где упрекало за поборы с зайцев и пьянство на рабочем месте. То есть меры по результатам сигнала были приняты». Не поручимся, впрочем, что это не городской анекдот.