Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга

Саймон был прав. Пока эликсир не отомкнул замки, каждый предок сидел в своей клетке. Но эти клетки, образно выражаясь, имели окна, из которых вид открывался лишь в одну сторону. Или они были подобны телевизорам, настроенным всего на один канал. Предки не имели возможности общаться со своими потомками, кроме как путем ночных кошмаров или редких обрывочных мыслей, да и то обычно дурных. Но они видели их мысли и смотрели их глазами. Все его поступки, все его мысли они видели на экране. То есть, даже сидя в одиночной камере, они не были полностью лишены развлечений.

Поняв это, Саймон густо покраснел. А потом и вообще рассвирепел по поводу столь наглого вторжения в его личную жизнь. Увы, ничего с этим поделать он не мог. Чворктэп тоже злилась. Занимаясь с ней любовью, Саймон так смущался и робел, что не мог добиться нормальной эрекции.

– Как бы ты себя чувствовала, трахаясь посреди римского Колизея, причем, в день полного аншлага? – спросил он у нее. – А в первом ряду сидели бы твои собственные отец и мать.

– У меня нет родителей, – ответила она. – Я была создана в лаборатории. Но отвечая на твой вопрос, скажу: мне было бы наплевать.

Саймону было ничуть не легче, даже если он закрывал свой единственный глаз. Ментальные экраны показывали внутренним зрителям его чувства. Те были похожи на телевизионных «призраков», этакие смутные двойные контуры.

Эликсир растворил часть естественного сопротивления нервной системы Саймона, отказывавшейся общаться с его предками. Или, выражаясь иными словами, эликсир настроил антенны так, чтобы обеспечить Саймону лучший прием. Но даже в этом случае предки поначалу смогли пробиться только через бессознательную часть его «я». Это произошло в тот момент, когда он получил эликсир. Но шок от полученных ран, если можно так выразиться, шире открыл для них двери. Или, если прибегнуть к другой аналогии, были расширены дыры для проецирования его личного кино. Таким образом, там, где когда-то на мысленный экран Саймона проецировалась крошечная картинка, теперь она выросла до трех четвертей от полноразмерной.

Разница между реальным кино и тем, которое видел Саймон, заключалась в том, что он мог разговаривать с актерами на экране. Или же в электронно-лучевой трубке телевизора – как вы предпочитаете.

Саймон никак не предпочитал, но выбора у него не было.

В этой толпе имелось несколько интересных и достойных восхищения личностей, остальные же были сплошь ханжи, синеносые лицемеры, грубияны, зануды, жуткие эгоисты, нытики, извращенцы, закоснелые соглашатели и так далее. Иными словами, его предки были вовсе не подарок. Но хуже всех – его родители. Когда он был ребенком, они вообще не обращали на него внимания – за исключением тех случаев, когда пытались настроить его друг против друга. И вот теперь они громко требовали его полного внимания.

– Днем я исследователь внешнего космоса, – признался Саймон своей спутнице. – Ночью же – исследователь внутреннего. Что само по себе нехорошо. Но куда страшнее то, что они вот-вот прорвутся в дневное время.

На что Чворктэп ответила:

– А ты посмотри на это так: каждый человек – это, по сути дела, сумма своих предков. Ты то, кем были твои праотцы и праматери. Встретившись с ними лицом к лицу, ты сможешь определить, кто ты сам.

– Я знаю, кто я такой, – ответила Саймон. – Моя собственная личность меня не интересует. Я хочу познать личность Вселенной.

18. Свет в таверне

– Где центр Вселенной? – спросил Саймон у Старшей Сестрицы Ягодки.

– Там, где ты находишься в данную минуту, – ответил бортовой компьютер.

– Я не имею в виду себя, – возразил Саймон. – Речь о другом. Если взять объем Вселенной как единое целое, при условии, что она представляет собой сферу, то где будет ее центр?

– Там, где ты находишься в данную минуту, – повторила Старшая Сестрица Ягодка. – Вселенная – это постоянно расширяющаяся закрытая сущность. Ее центр может быть только гипотетическим, и наблюдатель, гипотетический или реальный, находится в ее центре. Все остальное исходит от него – или же от нее – одинаково, как с точки зрения массы, так и пространства, и времени. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что везде, где я бывал, кроме моей родной галактики, я видел башни Клерун-Гоффов, – ответил Саймон. – Очевидно, строители побывали на планетах еще до того, как там появились другие формы жизни. И мне непонятно, почему в моей галактике таких башен нет. Но я подозреваю, что, еще не добравшись до моей галактики, Клерун-Гоффы решили, что проникли в глубины слишком далеко и потому вернулись туда, откуда пришли, на свою родную планету. И мне кажется, что это самая древняя раса разумных существ должна быть родом с какой-нибудь планеты в самом центре Вселенной. Поэтому если я найду ее центр, то найду и их самих. Им, как самой древней расе, наверняка известен ответ.

– Разумно, но не вполне, – ответил компьютер. – С тем же успехом они могут быть родом откуда-нибудь из самого дальнего края мира. Если, конечно, таковой существует. Но его нет.