Венера в мехах

Неспешно опустилась она снова на кресло и подозвала его к себе, чтобы поднять у него со лба прядь волос. Это было слишком, дольше он не в силах был владеть собой. Он схватил ее руку и поцеловал.

Она покачала головой, на губах ее снова заиграла злая улыбка, а в сверкающих глазах промелькнуло кровожадное выражение. Закутанная в дорогие темные меха, окруженная острым запахом хищного зверя, сама она походила на большую красавицу кошку, на отдыхающую тигрицу, спрятавшую свои когти.

Он готов был воскликнуть: «О, как ты безжалостна в своей красоте!»

Овладев собой еще раз, он пробормотал с вымученной улыбкой:

– Вы жестоки.

Она посмотрела на него взглядом глубоким и радостным, как небо душной летней ночи, и затем слегка хлопнула его рукой.

Это был электрический ток, бросивший к ее ногам трепетную жертву высокомерного каприза. Она громко засмеялась, блеснув своими крупными белыми зубами – зубами настоящего хищного зверя, – а он на коленях перед ней припал горячими губами к ее маленькой, полузарывшейся в медвежью шкуру ноге.

Она тотчас же шутливо поставила другую ногу на его затылок – и ее легкое давление было для него лаской, несравненно более интимной и сладкой, чем взгляд, чем ласковое слово, чем даже поцелуй.

Через мгновение она насильно подняла вверх его невинную детскую голову и тихим шепотом, как змея в раю, спросила его, любит ли он ее.

Он кивнул головой.

– Я хочу, чтобы вы любили меня… – прошептала она, и греховные губы ее искали – и… встретили его губы.

– Я хочу быть вашим рабом, – пролепетал он, когда ее руки снова освободили его, – только рабом, не больше! – и в счастливом, восторженном упоении он не отрывал глаз от ее лица.

– Этого и говорить не нужно, – насмехалась она. – В вашем возрасте не знают любви и не требуют ответной любви, а жаждут только боготворить, покоряться, служить, даже страдать! Не правда ли?

Он посмотрел ей в глаза и безмолвно опустил голову.

Живая скамья

Когда пани Замби Михайловская взяла к себе в дом в Маляхов дочь крестьянина Олизера в качестве няни к своему ребенку, никто вначале не обратил внимания на бедную девушку, пришедшую босиком, в толстой рубашке и заплатанной юбке, с нечесаными, всклокоченными волосами и пугливо опускавшую перед всеми глаза.

Но едва только пани одела девушку – по своему вкусу, очень мило, а по понятиям галицийских деревенских красавиц, очень прилично, – миловидная Матрена привлекла к себе все взоры.

Что-то азиатски-пышное приобрела ее стройная фигура в желтых сафьяновых сапогах, в пестрой сборчатой юбке, в красной «корсетке»-безрукавке и в пестром цветном полушубке. Белая рубашка грациозно вздымалась под белой овчиной, а длинные, толстые косы кокетливо раскачивались по круглым бедрам.

Пугливое выражение ее свежего лица все больше и больше уступало выражению приветливой доверчивости, и не прошло еще двух недель, как она приобрела гордую посадку головы, как у принцессы, и искрящиеся черные глаза ее, казалось, готовы были повелевать и грозить.

Вскоре все мужские сердца в Маляхове воспылали любовью к ней, кучер и казак соперничали с лакеем, а когда и господский писарь воспылал к ней страстью, тогда и сам управляющий, высокородный пан Богуслав Михайловский, был близок к тому, чтобы записаться в поклонники Матрены.

На славянском востоке истории такого рода – явления такие же нередкие, как и в сказочных странах магометанского востока. Превратила же однажды простая еврейка, красавица Эстерка, голову миропомазанника, короля Казимира польского, в скамейку для ног своих, – и не одна крестьянская Венера превращала своего надменного благородного господина в послушного раба своих капризов султанши. И как раз в то время красивая дочь одного глоцовского крестьянина стала графиней Комаровской.

Пан управляющий был мужчина цветущего возраста и обладал любящим сердцем, которое его властная и капризная супруга никогда вполне удовлетворить не умела. Маленький уголок в нем всегда оставался свободным; вначале его заняла одна очаровательная помещица, потом жена еврея-корчмаря, а после нее одна швейцарка-гувернантка.

В настоящее время трон был не занят, и Матрена была как будто прямо создана для того, чтобы занять его.

Пан Михайловский скоро заметил, что имеет множество соперников, и, чтобы не рисковать быть сбитым с позиции каким-нибудь своим писцом или казаком, он решил без замедления объясниться в любви своему идеалу.

Так как для этого представился самый подходящий случай – в соседнем местечке была ярмарка, – то он купил там несколько ниток кораллов, яркую шелковую косыночку на голову и пару серебряных сережек и явился с этими сокровищами как раз в тот момент, когда, по счастливой случайности, жена его уехала в гости к соседней помещице.

Он проскользнул в заднюю комнату, в которой Матрена в это время играла с ребенком на низком турецком диване, и начал ухаживание с того, что преподнес ей отливающую всеми цветами радуги косыночку. Плутовка сразу смекнула, в чем дело, и, лукаво улыбнувшись, блеснула своими белыми зубками.