Венерин волос

Напишу еще пару слов про знаменитостей. Не каждый ведь день с великими чай пьешь. Чириков читал из своего нового романа. А я от возбуждения никак не могла сосредоточиться, все летело мимо. Ноги дрожали, не могла успокоиться. Да еще жарко, хотя окна окрыты. Вспотела, все казалось, что лоснятся щеки и нос, и невозможно было выйти попудриться. Услышала только легенду про узника, который сидел в одиночной камере тюремного бастиона много лет и должен был просидеть там всю жизнь до самой смерти — и однажды он черенком ложки нацарапал на стене лодку, сел в нее и уплыл, и когда открыли дверь, чтобы дать ему похлебку, камера оказалась пустой. Чириков, когда закончил чтение, после аплодисментов вдруг сказал: «Этот роман — моя лодка. Напишу, сяду в нее и уплыву». Все молчали, и молчание сделалось какое-то неловкое. Тогда Никитина спасла положение и все свела к шутке: «И это говорит человек, у которого пятеро детей!». Евдоксия Федоровна умница, но одевается ужасно старомодно. Поль Пуаре научил женщину чувствовать и любить свое тело, а она…

Потом всех пригласили в столовую и угостили пирогами и печеньями — пекла сама хозяйка. Пили чай из золоченых внутри чашек, отчего казалось, что это красное вино. Я сидела с ее мужем. Подумать только — за мной ухаживал бывший министр! Павел сидел напротив и вместо того, чтобы бросать на свою невесту ревнивые испепеляющие взоры, налегал на пирожки, да все дискутировал с соседом. А чем же развлекал свою даму государственный деятель? Рассказами о кооперации! Невероятно захватывающая тема! Я заметила, что за весь вечер мой кавалер, без конца предлагавший мне сушки, не перекинулся с женой и словом. А у нее что-то намечается с тем самым профессором. Ладыженский, кажется. Забавно наблюдать за людьми. Она его спасла от Павла, увела за руку и ворковала с ним о чем-то в уголке.

Потом опять все стали внимать Чирикову. Тот рассказывал про свои тюрьмы, царскую и красную: его когда-то посадили за «Оду царю», там он мог спокойно писать, имел покой и все, что необходимо для жизни, получал даже суточные, а в прошлом году его арестовали в Коломне, и от расстрела ему удалось спастись лишь чудом. Его «Евреи» в России до революции так и не были поставлены, их исполнял только Орленев во время заграничных гастролей. Ему рассказывали, что «Евреев» поставил в этом году Глаголин в красном Харькове с труппой Синельникова, причем в последнем действии выпустил на сцену Христа в образе городового, его били по щекам и плевали в лицо. А еще выпустил артисток из студии Вольф совершенно голыми, девицы бегали по зрительному залу, подсаживались к зрителям и т.д. Даже Валерская выступала совершенно голая!

Его спросили о Горьком. Отрезал: «Смердяков русской революции!». Надо же так говорить — о ком! О Горьком! Может быть, он просто завидует, поэтому такая ненависть? А вообще-то Чириков — бодрый, шутливый, даже ласковый. С ним чувствуешь себя уютно и просто. Он будто выпорхнул откуда-то из прошлого со своим галстуком-бабочкой, сорочкой, сверкающей безукоризненной белизной. Так быстро в последнее время мужчины опустились, обветшали, а он сумел себя сохранить. Он женат на актрисе Иолшиной. В Ростове он без жены, та с младшими в Крыму, у них там дом, а старших разбросало по всей стране. Странно устроены люди: вот он не знает, что с его сыном, жив ли вообще, и при этом сидит тут за самоваром, уплетает пирожки с печенкой и рассказывает анекдоты.

И кто, интересно, в отсутствии жены заботится о белизне сорочек?

А пирожки, кстати говоря, — дрянь порядочная. Зубы вязнут в полусыром тесте. Видно, хозяйка салона стала демократично играть в кухарку совсем недавно. Но при этом все, разумеется, учтиво восторгались.

Еще там все время несмешно смешил какой-то тип с лицом купца-старообрядца. А потом я узнала, уже в самом конце вечера, что это — кинофабрикант Трофимов, который сейчас снимает под Ростовом на деньги Освага картину «За единую Россию». Я шепнула Павлу, чтобы он меня представил, а в ответ: «Да я сам с ним не знаком!». — «Ну придумай что-нибудь!» — «Хорошо, Бэллочка!» И все. И ничего не будет — я уже знаю, что значит «Хорошо, Бэллочка»!

Никитина подарила на прощанье каждому свою книгу стихов — только что вышла. «Росы рассветные». Подписала мне: «Очаровательной Изабель».