Венерин волос

Перечитываю Марию Башкирцеву. Боже, читала это всего год назад — и ведь ничего не понимала! «Мне кажется, что я создана для счастья — сделай меня счастливой, Боже мой!» Ведь все это про меня! «Я создана для триумфов и сильных ощущений — поэтому лучшее, что я могу сделать, — это сделаться певицей». Мне начинает казаться, что она — это я, что мы — один человек, что она никогда не умирала. Я ведь живу. Ведь это не она, а я больше всего на свете люблю «искусство, музыку, живопись, книги, свет, платья, роскошь, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя, снег зимою, дождь осенью, весну с ее тревогой, спокойные летние дни и прекрасные ночи со сверкающими звездами». И еще Женю. Она не знала моего Женю.

3 января 1915 г.

В журнале «Нива» в конце номера печатают списки погибших на фронте офицеров: перед каждой фамилией крестик, как трефовый туз.

Идет страшная война, а мы переписываем друг у друга анкету про любовь. Как ужасно устроен мир — вот этот вопрос анкеты вдруг становится важнее всех войн на свете: «У царя была дочь, которая полюбила простого человека. Царь, узнав об этом, рассердился и хотел казнить его. Принцесса плакала, умоляла своего отца, и он решил так: в цирке на арене устроят две двери — за одной будет страшный, голодный тигр, за другой прекрасная женщина. Любимого выведут на арену, и он должен открыть наугад одну из дверей. Откроет дверь с тигром — смерть. Другую дверь — ему дадут красавицу в жены, дадут много денег и отправят на корабле в далекую, прекрасную страну. Принцесса знала, где тигр и где женщина. Собрался народ в цирке, и осужденный умоляюще смотрит на принцессу — помоги! Влюбленная девушка переживала, то краснела, то бледнела, потом указала на дверь — что было за ней?».

Я искренне ответила, что, конечно, женщина, потому что любовь не может быть корыстной и желать зла. А бессонной ночью вспоминала, как мы втроем — Тала, Ляля и я — сидели у Талы дома, Ляля попросила Женю объяснить ей какую-то задачу, и они закрылись в его комнате, и поняла: тигр…

Любезный Навуходонозавр!

От вас ничего. Кроме той открытки. А вам посылаю римские карточки каждый второй день. Ничего, не обращайте внимания, все хорошо.

Кстати, долетела сюда та ваша открытка в два счета. Чудеса!

Интересно, когда вы получите вот это мое послание?

Такие письма идут медленно, тем более если их не отправлять.

Неотправленные письма доходят вернее.

У неотправленных писем есть особенность протыкать время. Без всяких марок и штемпелей — прыг — и уже у вас в руках. Можем через многолетье и многозимье поболтать о погоде — я сейчас и здесь, а вы тоже сейчас и здесь. Что там у вас? Вселенная расширилась? А какой день недели? Что за полушарие за окном?

Может, у вас у самого уже семья, ребенок. Сын?

Не сомневаюсь, что вы однажды покажете ему фокус, который я показал вам, а мне его показал мой бывший подводник. Как сейчас вижу — мы идем в воскресенье стричься, я хнычу, потому что боюсь машинки и ненавижу парикмахерскую, он тащит меня за руку, а потом вдруг говорит — смотри фокус! И происходит чудо. Отец в мгновение ока вырастает, становится великаном. Берет трамвай с остановки и протягивает мне на ладони.

Фокус, конечно, не ахти какой, но думаю, что и ваш сын когда-нибудь покажет его своему ребенку. Станет великаном и протянет ему на ладони трамвай, или дом, или гору.

Может, в этом и есть весь фокус.

Проходили недели, месяцы, и иногда вдруг толмач включал компьютер Изольды, когда ее не было дома — у них был уже у каждого свой лэптоп — и читал новые записи.

При этом у толмача было чувство, что ворует.

А он и был вором.

Иногда она записывала просто обрывки из той жизни, до толмача. О каникулах в Италии.

«А еще помнишь, как мы разругались тогда в Пизе? Я выскочила из машины и хлопнула дверью. Так хлопнула, чтобы сломать ее. Ты уехал, разъяренный, злой, бросил меня. Там стригли газон, и пахло скошенной свежей травой и бензином. На площади везде стояли туристы с вытянутыми руками, будто упирались ладонями в воздух — это они позировали для фотографии: поддерживали падающую башню. Я вошла в собор, села на скамейку, все равно идти было некуда. Там было прохладно, а на улице зной. Закрыла глаза — стрекотание косилок доносилось сквозь открытые двери, и даже в соборе был острый, свежий запах скошенной травы. Сидела и думала о тебе, как я тебя люблю. И что буду так сидеть здесь и ждать тебя. И знала, что ты вернешься и найдешь меня».

Ее дневник толмач читал только тогда, когда они ссорились. И теперь они ссорились все чаще и чаще.

Толмач знал, что Изольда может проверить, когда в последний раз открывался файл, но боялся спросить у знакомого программиста, как сделать так, чтобы этого нельзя было определить.

И еще странно было читать, что Изольда была ночами с толмачом, а представляла себе, что это Тристан обнимает ее в темноте.

Это Тристан, а вовсе не толмач, целовал и входил в нее по ночам.