Венерин волос

Репетицию, как всегда, начали с упражнения — нужно было сыграть, будто персонаж только что убил свою любовницу. В соседней комнате убил, а теперь к нам вышел. Мы падали с хохоту под стол, особенно, когда убийцу играл Виктор — он изображал, что расчленил ее и съел. А потом Костров мне сказал сыграть то же самое: я только что за дверью убила любовника. И вот я вышла в коридор, и вдруг меня как парализовало. Я — убила? Любовника? Какого любовника? Как это — убить? Как это — любовник? Алексей мне — любовник? Оттуда зовут, а я все стою. И понимаю, что ничего такого никогда не сыграю. И не могу, и, главное, — не хочу. Костров недовольно: «Ну где же ты?». Я отшутилась, крикнула им: «А я его отравила, а потом сама отравилась и лежу мертвая рядом».

Все смеялись, а мне вдруг стало страшно.

Господи, неужели я — не актриса?

17 ноября 1915 г. Вторник.

Перечитала и ужаснулась самой себе: о какой ерунде я пишу! Сегодня Алеша сказал, что уходит на фронт. Уже все решено. Он не говорил мне до последнего — не хотел расстраивать.

Была у Нины Николаевны и никак не могла собраться. Она сразу заметила, что со мной что-то не то, и была очень недовольна.

«Каждая актриса хочет сыграть настоящую женщину, влюбленную и несчастную». Не понимаю. Это неправда. Так не должно быть. Почему настоящая женщина должна быть влюблена и несчастна, а не влюблена и счастлива?

Она показывала мне что-то перед зеркалом — у нее в гостиной огромное трехстворчатое зеркало, в котором можно видеть себя во весь рост во всех поворотах. Я смотрела на нее и думала: какая она старая и никому не нужная. И не дай Бог дожить до этого. А она вдруг — будто прочитала мои мысли, сказала: «Была, как ты, молодая, красивая, и боялась старости — вот Бог меня наказал». И добавила: «Лучше быть старой, чем мертвой. Но это тебе еще не понять».

Читала монолог и вдруг разревелась — из-за Алеши. Нина Николаевна на меня закричала, хлопнула ладонью о стол: «Нельзя плакать по-настоящему! Пусть публика думает, что ты плачешь, сама же ты не должна плакать!». Я не могла больше продолжать урок, ничего ей не стала объяснять, извинилась, что плохо себя чувствую, и ушла.

18 ноября 1915 г. Среда.

Через неделю его со мной уже не будет.

Алеша — мой жених. Я — его невеста. Сегодня мы сказали это его родителям. Его мама заплакала, она в ужасе, что Алеша уходит на фронт, а отец поцеловал меня и сказал очень хорошие, важные слова. Назвал меня своей дочерью. Стал благословлять иконой, а взял ее вверх ногами — это заметил только Тимошка и рассмеялся, и всех тоже взял смех. Так было легко, так хорошо!

Мы повенчаемся, когда я окончу эту дурацкую гимназию.

Маме и отцу я ничего не хочу говорить. Потом, не сейчас. Знаю, опять все кончится скандалом и валерьянкой. Не хочу.

Алеша провожал меня домой, и мы зашли в Александро-Невский собор. В соборе было много приезжих. Вообще город переполнен беженцами. Бегут в Ростов отовсюду — с юга спасаются от турок армяне, с юго-запада бегут галичане, с запада — поляки, украинцы, евреи — им теперь разрешили селиться вне черты оседлости, с северо-запада — прибалты.

Мы стояли со свечками в руках, и я представляла себе, как мы будем здесь венчаться. Смотрела на все и будто заключала мой собственный завет со свечками, и с васнецовскими росписями, и с мозаикой на полу, и с мраморными иконостасами и престолами, и с канадскими тополями в окошках, и с гулкостью свода, и с запахами ладана и растопленного воска — что они нас подождут, и мы обязательно придем.

Алеша наклонился к моему уху и сказал, чтобы я посмотрела, как священник бьет по губам старух, которые

На середине фразы заверещал мобильник.

— Baumann, Direktion für Soziales und Sicherheit.[19]

Все понятно — ищут переводчиков.

— Grüzi, Herr Baumann! Kann ich Ihnen helfen?

— Wir haben einen Dringlichkeitsfall, hätten Sie jetzt Zeit zu kommen?

— Nein, Herr Baumann, es tut mir leid, aber ich kann nicht.

— Schade. Es ist eben sehr dringend. Und ich kann niemand finden. Vielleicht könnten Sie sehr kurz bei uns vorbeikommen? Ich habe da einen jungen Mann bei mir, ich muss ihm etwas mitteilen. Aber er versteht nichts, weder Deutsch noch Englisch.

— Es geht wirklich nicht, Herr Baumann. Ich bin jetzt in Rom.

— In Rom? Schön. Wissen Sie was, vielleicht könnten Sie ihm etwas per Telefon ausrichten? Nur ein paar Worte. Der junge Mann steht hier neben mir, ich gebe ihm den Hörer, und Sie sprechen kurz mit ihm.

— Gut. Was soll ich ihm sagen?

— Also, er heisst Andrej. Es geht um zwei Brüder, Asylsuchende aus Weissrussland, aus Minsk. Sagen Sie ihm, dass sein Bruder Viktor gestern um 18 Uhr vor dem Durchgangszentrum in Glatt bewusstlos aufgefunden wurde. Er lebte noch, aber starb unterwegs ins Spital. Es ist nicht klar, was passiert ist. Entweder hat ihn jemand aus dem Fenster gestossen oder es war ein Selbstmord oder ein Unfall, die Ermittlungen laufen noch. Alles zeugt davon, dass er betrunken war. Er ist vom dritten Stock mit dem Hinterkopf auf den Asphalt gefallen. Wir haben versucht Andrej das zu erklären, aber er hat nichts verstanden. Das ist alles.