Венец

- Или ты не понимаешь, - он теперь приобрел над нею полную власть, он, который никогда не мог совладать с самим собою. Трудно ей будет набраться сил и воспротивиться в чем-либо воле своего мужа, а если придется когда-нибудь это сделать, то она сама испытает при этом горчайшие муки моя мягкая, добрая девочка... Я скоро уж откажусь понимать, за что Бог налагает на меня так много тяжелых испытаний - я всегда старался быть ему верным и исполнять его волю. Зачем он отнял у нас наших детей, Рагнфрид, одного за другим, - сперва сыновей, потом маленькую Ульвхильд? И вот теперь я отдал ту, которую любил больше всех, отдал без чести ненадежному и неразумному человеку? Ныне у нас остается только одна наша малютка, и мне думается теперь, что будет глупо с моей стороны радоваться на нее, пока я не увижу, каково-то сложится ее жизнь - жизнь Рамборг.

Рагнфрид дрожала как лист. Тогда муж обнял ее за плечи.

- Ложись, - попросил он, - будем спать!.. - И, положив голову жене на руку, полежал немного, вздыхая время от времени, пока наконец не заснул.

В сарае все еще стояла непроницаемая тьма, когда Рагнфрид пошевелилась - с удивлением она поняла, что спала. Она стала шарить вокруг себя. Лавранс сидел, охватив колени руками.

- И ты уже проснулся? - удивленно спросила она. - Тебе холодно?

- Нет, - отвечал он охрипшим голосом, - но я не могу опять заснуть!

- Ты думаешь о Кристин? - спросила мать. - Ведь все может обернуться лучше, чем мы думаем, Лавранс, - повторила она.

- Да, я именно о том и думаю, - сказал муж. - Девушкой или женщиной, она все же легла в брачную постель с тем, кого полюбила. Не так это было с нами обоими, бедная моя Рагнфрид!

Жена издала глухой глубокий стон и упала на бок в сено. Лавранс положил руку ей на плечо.

- Но я не мог... - сказал он страстно и со страданием в голосе. - Нет, я не мог быть таким, каким ты хотела, когда мы были молоды! Я не такой...

Немного спустя Рагнфрид сказала тихо сквозь слезы:

- Но мы с тобою все-таки хорошо жили, Лавранс, все эти годы?

- Так и я сам думал, - мрачно ответил он. Мысли кружились и теснились в его голове. Тот единственный обнажающий взгляд, который бросили друг на друга жених и невеста, два молодых лица, вспыхнувших красным полымем, Лавранс считал это бесстыдством. Его опалило, как огнем, - и это была его дочь! Но он все время видел перед собою эти глаза и дико и слепо боролся, чтобы покровы не были сорваны с чего-то в его собственном сердце, - Лавранс никогда не хотел признать, что это что-то он защищал от своей собственной жены, когда она искала этого...

Он не мог, упрямо повторял Лавранс про себя. Черт возьми, его женили совсем еще мальчиком, он не сам выбирал себе невесту, она была старше его, он не чувствовал к ней влечения, не хотел этому, научиться от нее... любви! Его до сих пор еще бросало в жар от стыда при мысли об этом... О том, что жена заставляла его любить себя, когда ему не хотелось от нее такой любви. О том, что она предлагала ему все, чего он никогда не просил.

Лавранс был ей хорошим мужем, он и сам так думал. Он оказывал ей такое уважение, какое только мог, предоставлял ей полную власть распоряжаться, спрашивал ее совета во всем, был ей верен, и у них ведь родилось шестеро детей. Он хотел только иметь возможность жить с нею спокойно, чтобы она не касалась постоянно тех тайников его сердца, которые он сам не хотел обнажать...

А он никого, никого не любил... Ингюнн, жену Карла в Брю? Лавранс покраснел в темноте. Он всегда гостил у них, когда проезжал по долине. Пожалуй, он даже ни разу не говорил с хозяйкой наедине; но когда видел ее, даже как только думал о ней, он ощущал нечто похожее на первый запах полей весною, едва только стает снег. Теперь он знает, что это могло случиться и с ним, - он тоже мог бы любить.

Его женили таким молодым, и он стал робким. И вышло так, что он начал чувствовать себя лучше в глухом лесу, в диких горах, где все живые существа хотят широкого простора, - простора для бегства, - и робко и недоверчиво следят за каждым пришельцем, который захочет подкрасться к ним...

Но наступало такое время раз в году, когда звери в лесах и на горах забывали робость. Тогда они кидались на своих самок. Но свою он получил в подарок! И она предлагала ему все то, чего он не добивался...

А птенцы в гнезде... Это было единственным светлым пятном в пустыне, самой глубокой сладостной радостью в его жизни. Маленькие светловолосые девичьи головки под его рукой.