Венец Гекаты

Лиза ходила к Амалии Антоновне с самого детства, еще когда была маленькой девочкой с косичками, которые бабушка заплетала туго-туго и укладывала аккуратной «корзиночкой». Ей очень нравилось, как бабушка со своей старинной подругой обнимались при встрече и называли друг друга «душенька» и «голубушка». Еще ей нравилась большая комната Амалии Антоновны, вся заставленная старинной мебелью с завитушками, а вместо ножек у нее были когтистые львиные лапы. Стены были увешаны старинными фотографиями в резных рамочках. Изображались на них красивые дамы в широких шляпах с пышными прическами, в длинных платьях и с такой тонкой талией, что казалось, они переломятся пополам от малейшего дуновения ветра. Были кавалеры в странных, наглухо застегнутых пиджаках, были дети в матросских костюмчиках, был один страшный дядька с окладистой черной бородой, с толстой цепью, висящей на объемистом животе. Амалия Антоновна говорила, что это ее дедушка. Лиза не верила и считала, что дядька — Карабас-Барабас.

Старушки музицировали, а Лиза, забравшись с ногами в кресло с высокой деревянной спинкой, рассматривала альбом с открытками или узорами для вышивки. Потом, пока подруги готовили чай, Лиза глядела во все глаза на клавесин с красивым вензелем на внутренней стороне крышки — «М», переплетенное с «А». Буквы были такие же изящные, как дамы на старинных фотографиях. Иногда Лиза пальцем нажимала на желтоватую клавишу и долго слушала затихающий звук.

Нравилось Лизе, что к чаю у Амалии Антоновны подавалось сухое печенье с тонкими лепестками масла из хрустальной масленки и крыжовенное варенье, принесенное бабушкой. А в серебряной конфетнице лежали обычные карамельки, отчего-то без фантиков, и Амалия Антоновна смешно называла их «бомбошки».

Потом Лиза подросла, ее отдали в музыкальную школу, и Амалия Антоновна позволяла ей играть на клавесине детские пьески.

Потом не стало бабушки, но Лиза навещала Амалию — по привычке. В этом доме все оставалось на своих местах много лет, ничего не менялось, даже саму хозяйку Лиза всегда помнила сухонькой старушкой с аккуратными седыми кудряшками.

— Понимаете, — говорила Лиза, помешивая ложечкой несладкий чай, — я уезжала на две недели. Да и раньше-то забегала не слишком часто — концерты, занятия, репетиции… Но она была такой бодрой, приветливой, всегда радовалась жизни, никогда не жаловалась на болезни. Все необходимое у нее было, лекарство я ей привезла из Вены, соседка продукты покупала.

— Сколько же ей было лет? — поинтересовался Старыгин.

— Выяснилось, что восемьдесят семь, — грустно улыбнулась Лиза, — но она всегда из кокетства убавляла свой возраст. Знаю, что вы хотите сказать, но все это так неожиданно! В общем, ценностей у нее в доме особых не было — мебель кое-какая, безделушки. А клавесин она давно пообещала мне, потому что Славику он совсем не нужен. Славик — это ее внучатый племянник, в общем, парень довольно противный, но мы с ним почти незнакомы.

— Вы точно видели ее завещание? — спросил Старыгин.

— Однажды при мне она написала что-то на разлинованном тетрадном листочке и сказала, что это — выражение ее последней воли. Мне, конечно, неудобно было читать, но Амалия Антоновна, хоть и была удивительно доверчивой и легкомысленной — кстати, не только в старости, помню, бабушка ее вечно за это ругала, — однако не в полном маразме. Денег соседям в долг даст — и никогда не напомнит, чтобы вернули, дверь откроет, не разбираясь и не спрашивая, с посторонними людьми разговорится и даже домой их пригласить может… Правда, в последнее время она из дому не выходила.

— Возможно, она сунула листок куда-то и забыла?

— Возможно, — вздохнула Лиза, — вы не подумайте, что я из-за денег, мне просто хотелось иметь что-то на память. Старушка-то надеялась, что Славик поселится в ее квартире и сохранит все, что ее окружало. Я этого Славика видела всего раза три, но сразу поняла, что все, что выглядит в его глазах обычным старьем, он тут же отправит на помойку. Понимаете, он серый жутко, не представляет, что старые вещи могут иметь какую-то ценность. Я думала, если он не согласится просто так клавесин отдать, я его выкуплю. И поэтому ему не говорила, что все вокруг — ценное. Он жадный такой…

— Есть такие люди, — согласился Старыгин. — А что, и правда у нее мебель была ценная?

— Я не очень в этом разбираюсь, — призналась Лиза, — вот клавесин был очень красивый.

— Откуда он у нее?

— О, там целая история! Он достался ей от какой-то дальней родни, и в семье всегда считалось, что это — клавесин Марии-Антуанетты.

— Той самой? — недоверчиво спросил Старыгин. — Несчастной французской королевы, которой отрубили голову во время Великой французской революции?

— Конечно, я в это не верю, — согласилась Лиза. — Амалия Антоновна каждый раз рассказывала эту историю по-разному. Скорее всего, все пошло оттого, что под крышкой клавесина в углу есть вензель «М» и «А», вот такой, — она нарисовала на салфетке.

— Вензель, конечно, похож на монограмму Марии-Антуанетты, — протянул Старыгин, — но это ведь ничего не доказывает… мало ли имен начинаются точно так же…