Венец Гекаты

Девушка, мучительно хрипя, ловила широко открытым ртом воздух, пытаясь отдышаться.

— Ну что — надумала? — процедил Филин, снова жестоко встряхнув ее. — Что ты знаешь о тайнике в клавесине? Что знала о нем старуха? Кто из вас нашел этот тайник?

— Но я… действительно… не знаю… о чем вы говорите!.. — с трудом выговорила несчастная девушка. — Я… не…

— Снова ты за свое?! — рявкнул Филин. — Ну, сука, ты меня не переупрямишь!

И он снова окунул ее лицом в воду.

Узкая спина девушки мучительно дергалась, она безуспешно пыталась вырваться, хваталась руками за кафельную стену. Руки бессильно соскальзывали с гладкого кафеля, ногти обламывались. Филин нажимал на затылок жертвы, удерживая ее голову под водой.

На этот раз он продержал ее почти две минуты, прежде чем снова поднять за волосы.

Девушка еле дышала. Воздух с мучительным хрипом врывался в ее легкие, глаза едва не вылезали из орбит.

— Ну, теперь-то ты, надеюсь, поумнела? — проговорил Филин, в упор уставившись на свою полуживую жертву. — Что ты знаешь об этом чертовом тайнике? Скажи мне, облегчи свою участь! Что в нем было? И самое главное — куда ты это дела?

— Не… не надо больше… — простонала девушка, едва державшаяся на ногах. — Если бы я что-то знала… хоть что-то… я обязательно сказала бы вам… не надо убивать меня!.. пожалуйста! Я не тот человек, который вам нужен!..

— Опять?! — выкрикнул Филин. — Ну, ты крепкий орешек, но и я не слабак! Если ты думаешь, что я сдамся… не на того напала!

И он, не дав пианистке отдышаться, снова окунул ее лицом в воду.

На этот раз она почти не сопротивлялась, почти не пыталась вырваться. Видимо, ее силы, а главное — воля к сопротивлению уже подошли к концу. Ее руки и ноги только дрожали крупной дрожью. Не прошло и минуты, как по телу несчастной девушки пробежала судорога, и она бессильно обвисла, не подавая больше никаких признаков жизни.

— Ты что — хочешь меня обмануть? — прошипел Филин. — Хочешь, чтобы я поверил, будто ты померла? Не на того напала!

Однако девушка не шевелилась, и он всерьез забеспокоился.

Вытащив ее голову из воды, он повернул безвольно обвисшую жертву к себе лицом.

Ее глаза были широко открыты, они были полны предсмертной муки, боли и недоумения.

Филин несколько раз ударил ее по щекам, пытаясь привести в чувство, попробовал сделать искусственное дыхание.

Все было напрасно. Пианистка была мертва.

Это действительно был прокол.

Филин представил, что скажет ему таинственная заказчица, вообразил, как она будет глядеть на него своими черными немигающими глазами, и его невольно передернуло.

Она скажет, что он оборвал последнюю ниточку, ведущую к цели. И будет права.

Неужели он потерял свое профессиональное мастерство? Неужели ему пора отойти от дел и отправиться на покой?

Нет, люди его редкой профессии отправляются на покой не так, как врачи или адвокаты, бизнесмены или строители. Люди его профессии не выходят на пенсию, чтобы разводить розы на даче или любоваться закатом из окон собственной виллы. В лучшем случае они отправляются на покой в приличном гробу, на катафалке, за которым вместо друзей и родственников идет менеджер похоронного бюро, в худшем же — в дерюжном мешке, с десятком кирпичей для тяжести, они погружаются в черную осеннюю воду или без всякого гроба их закапывают в сырую глинистую землю на пригородном пустыре.

Нет, нельзя опускаться до таких мрачных мыслей, это испортит деловой настрой и окончательно лишит его профессиональной невозмутимости.

Сейчас нужно обставить смерть пианистки так, чтобы она выглядела естественной.

Он перенес девушку в гостиную, положил ее на диван, поправил сбившийся халат.

Отступил на шаг и придирчиво ее оглядел.

Нет, плохо, очень плохо! На ее лице отпечатались ужас и предсмертные страдания, на шее — синяки.

Он пальцами опустил веки мертвой пианистки, распустил волосы, разложил их по плечам и груди так, чтобы прикрыть прядями синяки. Теперь девушка выглядела немного приличнее, хотя наблюдательный милиционер заметит явные следы борьбы.

Но наблюдательные милиционеры попадаются нечасто. Такой вывод Филин сделал за долгие годы своей карьеры.

Он еще раз оглядел квартиру, торопливо устранил следы своего в ней пребывания, расставил по местам опрокинутые стулья, протер дверные ручки и прочие места, где могли остаться отпечатки пальцев, и наконец покинул квартиру, предварительно выглянув в «глазок» и убедившись, что на лестнице никого нет.

На Енотаевской улице, расположенной возле железнодорожной станции Удельная, на доме под номером восемь не висело никакой вывески. Да что там, и номера-то никакого не было. Помогла старушка, возвращающаяся из магазина, — дескать, точно, дом восемь, он самый. Домик был маленький, двухэтажный, с одним подъездом, его называли репарационным — такие дома, целые их кварталы, строили после войны пленные немцы.

Один из молодых людей покрутился рядом с ним — дом как дом, подъезд не запирается, вывески никакой нету, однако через окно первого этажа виден чей-то офис. Скорее всего, этот самый «Северный ветер» и есть.