Венец многобрачия

Луиза выглядела полностью уничтоженной, трясущимися губами она прошелестела, что никак не ожидала от меня такой реакции, думала, что мы с ней сойдемся запросто… В глубине души мне стало стыдно. Уже на пороге входной двери Луиза выдавила из себя, что статью они с Валентином Сергеевичем собирались писать в 82-м году. А говорила, что всего восемь лет назад, да тут все восемнадцать прошло!

И вот я, страшно злясь на себя и на Луизу, начала разбирать бумаги Валентина Сергеевича. Надо сказать, все у него было в полном порядке, все рукописи и гранки статей лежали в папках по годам. Однако в папке за 1982 год не было статьи, где соавтором была бы Плойкина Л. С. Когда же я не без злорадства сообщила об этом Луизе по телефону, она ни капельки не расстроилась, а весело проорала, что к статье этой они с Валентином Сергеевичем возвращались уже в 90-м году, а может, и 91‑м, так что, может быть, и там посмотреть. Не буду ли я все-таки так любезна разрешить ей прийти в любое удобное для меня время. Пришлось разрешить, но я приняла меры. Все ящики стола были заперты, а ключи я убрала. Луиза нехотя поковырялась в папках, ничего там не нашла и все настаивала на какой-то особой желтой папочке с застежками. Почему ее статья должна находиться в особой папке, Луиза объяснить не могла. Она меня еще неделю доставала телефонными звонками, после чего я озверела и нашла на самой нижней полке книжного шкафа действительно стопку листов и на одном из них мелькнула фамилия Плойкина. По-моему, статейка была так себе, хоть я и ничего не понимаю в химии. Всего три страницы машинописного текста. Неужели это поможет продвинуть монографию?

Очень не нравилась мне Луиза, ее манера цепко обегать взглядом кабинет и то, что во время ее визитов бесконечно звонил телефон и требовали то Сидорова, то химчистку, а то и просто молчали. Но я предусмотрительно брала трубку прямо в кабинете, не оставляя Луизу одну ни на минуту. Я звонила Юрию Ермолаевичу, с целью выяснить, что за штучка эта Луиза, но оказалось, что он уехал в Штаты на полгода читать лекции в Калифорнийском университете.

В то же утро после происшествия в Сосновке я с радостью сообщила Луизе, что она может забрать свою статью. Луиза выразила желание прийти немедленно, еле-еле я уговорила ее подождать до вечера, мне хотелось все же немного потрудиться над Бельмоном, потому что приход Луизы уже точно выведет меня из себя и работать потом станет невозможно. Луиза достала меня окончательно, вот уже в тихом Сосновском парке мерещатся мне страшные убийства немолодых элегантных женщин.

Работа над Бельмоном так меня захватила, что я совершенно не заметила, как прошел день. Заболели глаза, и я услышала обиженные подвывания Горация. Когда пес его размеров и комплекции не лает, не рычит, а тонко подвывает, это странно, но я знала, – так Гораций сообщает, что ему срочно и уже давно нужно прогуляться. Я взглянула на часы и ахнула: Гораций имел полное право на меня обижаться.

– Прости меня, Гораций! – искренне расстроилась я.

«Что с тебя взять, с растяпы», – говорил его взгляд.

Хоть и выяснилось, что все, случившееся в Сосновке утром, мне показалось, желтую полицейскую куртку я почему-то не решилась надеть, а накинула мамин старый плащик, который она использовала, очевидно, с той же целью – для собачьих прогулок. Гораций так торопился, что даже обрадовался, что я не потащила его в Сосновку. Мы быстренько пробежались по пустырю возле дома и отправились домой. Возле лифта стоял мужчина, – вроде бы я его уже видела на нашей лестнице пару раз, – очень аккуратный, весь отглаженный-отутюженный, коротко подстриженные светлые волосы с чуть заметной сединой, а лицо такое… как бы обесцвеченное: очень светлые брови, очень светлые глаза.

Мой дуралей Гораций вообще-то не слишком игрив – все-таки возраст солидный, да и комплекция не та, и вообще ротвейлеры по природе своей скорее флегматики, но тут он то ли не догулял, то ли еще что ему привиделось, но только он вдруг с радостным лаем подбежал к этому белобрысому и встал грязными лапами на его девственно чистый светлый плащ. Сначала я онемела от неожиданности, потом потянула Горация за поводок, но пес стоял насмерть.

– Да оттащите же его! – прошипел белобрысый.

Не могу сказать, что он испугался, держался он спокойно, многие бы на его месте перетрусили: здоровенный ротвейлер, прыгающий лапами на грудь – это не для слабонервных. Пока я возилась, Гораций успел пару раз переступить лапами по плащу и теперь белобрысый был вымазан основательно.

– Да что же это такое! – закричал он и оттолкнул Горация.

– Простите нас, Гораций вообще-то очень воспитанный, – каялась я, но голос мой звучал неуверенно.

– Я вижу, – с сарказмом отозвался белобрысый.

– Может, я смогу что-нибудь сделать с плащом? – неуверенно проговорила я.

– С плащом сможет что-нибудь сделать американская чистка, – наставительно произнес белобрысый.