Венец терновый (2)

— Уходить всем в потерну, государь с войсками к вечеру по пепелищу подойдет на выручку! Отстреливаемся и уходим!

Сотник лихорадочно зарядил пистоль, потом фузею, примкнул штык — у него не будет возможности для перезарядки оружия. И стал пятиться к угловому бастиону — туда выходила лестница из потерны. Таких было четыре, но только по этой еще можно безопасно опуститься вниз, к спасительным казематам и там дальше держать оборону.

Османам ведь придется повозиться — вырыть на валу колодец и провести вниз подкоп, чтобы заложить мину. А это не так просто — из казематов ведь будут стрелять, причем «единорог» может жахнуть гранатой. До ночи продержаться запросто — а там начнется игра со смертью.

Причем гибель грозила отнюдь не от подведенных на крышу казематов мин — можно услышать подкоп и уйти по потерне в соседний каземат. Туркам надо провести не меньше четырех подрывов, чтобы сопротивление окончательно прекратилось — а на это нужно время, причем длительное, которого у них уже просто нет.

Огненный пал подойдет через несколько часов и тут все накроет погибельным дымом и смрадом, в котором задохнутся многие. И в первую очередь сами осаждающие, если не поторопятся уйти на правый берег Кальчика. Через реку пламя не перекинется, зато на долгие часы турецкий лагерь накроет дымный вал, пусть не такой плотный, как здесь — но дышать людям будет крайне трудно, да и животина взбесится.

— Отходим, стрельцы, живо отходим!

Сотник встал у проема лестницы, что вела в потерну. По деревянным ступеням уходили вниз мимо него стрельцы, многих раненых тащили на себе сослуживцы. Но как мало их было живых защитников крепости — Степан насчитал едва три десятка. Последние из уходивших подожгли запалы на бомбах, и под прикрытием выстрелов бросились к лестнице. Степан пропустил их мимо себя — выпалил в проворного турка, что первым подбежал к лазу и буквально скатился вниз. Крепкие руки подхватили сотника и втянули вовнутрь, с лязгом закрылась толстая, сбитая из плах дверь, обитая для крепости железными полосами.

И тут громыхнуло…

— Был на моей родине в Элладе в древности народ, по имени своего города именовались они спартанцами. Двадцать веков прошло с лишним, как жители Спарты отказались признать власть персидского царя, что двинул на них огромное войско. Знаете ли вы персов, дети мои?!

— Лет десять назад дрались с ними на Хвалынском море. На схватку крепкие они, но перетопили мы весь флот басурманский.

Степан только хмыкнул — из короткой реплики явствовало, что стрелец из тех «голутвенных казаков», что с атаманом Стенькой Разиным ходил в поход за «зипунами» — разбойничали, короче.

— Вот царь персидский и отправил к ним послов, потребовал «земли и воды». Вроде как дани и подчинения полного.

— Ага, завсегда оно так — вначале землю требуют, потом в холопство обращают. Одни нравы!

— Но спартанцы послов в колодец побросали, сказав, что там они найдут много воды и земли!

— Лихо!

— Молодцы!

— Батюшка, ты продолжай!

Степан прикрыл глаза — дышать было плохо, дым просачивался сквозь щели двери, хотя их заткнули мокрыми тряпками. Война в крепости давно прекратилась — уцелевшие защитники засели в казематах и потернах, спасаясь от губительного дыма. И было бы совсем худо, но отец Феофан либо молился, приобщая всех, или рассказывал разные поучительные истории, приободряя стрельцов.

— И вышли на поле боя всего триста спартанцев, но позицию хорошую выбрали, загородив проход в Фермопилах — слева отвесные горы, справа обрыв крутой в море. Посмотрели на них персы и изумились — три сотни вышли против ста тысяч на битву. Потребовали сдать оружие и получили короткий ответ — «приди и возьми». Стали пугать — наши стрелы и копья закроют от вас солнце. А царь Леонид, вождь спартанцев ответил им так — «хорошо, тогда будем сражаться в тени!»

— Надо же — «приди и возьми»!

— Коротко послали! Как мы ногайцев!

— Молодцы!

— А дальше что было, батюшка?!

В наступившей тишине прозвучал голос священника — дышать было тяжело, но он говорил спокойно:

— Спартанцы семь дней отражали атаки. Нашелся предатель — провел персов через горы, и ударили они в тыл. Погибли все воины вместе с царем, но не отступили. Им памятник установили на месте гибели, написав — «о путник, поведай всем, что мы здесь погибли, защитив народ свой и клятве не изменили». Может быть, и не так написано, сам я не видел, из рассказа помню. Говорю, же две тысячи лет тому назад они погибли!

— Доблестные воины, не испугались…

— Честь им и хвала!

— А вы чем хуже, дети мои?! Вас тоже три сотни всего было — но три седмицы вместо одной дрались против всего басурманского воинства! И не отступили, и не сдались, и честь свою не запятнали изменой или трусостью, присягу своему царю исполнили! Однако, дети мои, идти я должен к страждущим, утешение им дать, ибо лекари только раны телесные врачуют, а мне о душах побеспокоится надо!

— А ведь так и есть, нас ведь триста тоже, — послышался в темноте потрясенный голос, но другой стрелец спросил, с какой-то непонятной злостью в голосе: