Венец творения

«17 июня 1913 года. Мне признались в любви. Но не в этом дело. О, сегодня упоительный день! Михаил Григорьевич показывал мне поместье и окрестности! Старое кладбище, растущий около него дуб с двумя кронами. Поведал шокирующие, от которых кровь в жилах стынет, исторические анекдоты про своих предков.

Я наслаждалась каждой секундой его общества. И, как мне кажется, и он моим. Мы были как раз в мраморной беседке, стояли, рассматривая разноцветное оконце, как я вдруг почувствовала, что Михаил Григорьевич взял мою руку. Я не отдернула ее и не отошла прочь.

— Евгения Аксентьевна… — начал он, и его голос, такой светлый, такой чистый, вдруг предательски задрожал.

В этот момент в беседку влетела Женечка, которая с визгом кинулась ко мне. Михаил Григорьевич потрепал сводную сестренку по волосам и вышел прочь.

Я была немного зла на девочку, но поняла, что вины ее в том, что ворвалась она в неподходящий момент, нет. Смущенный Михаил Григорьевич быстро сунул мне в руку василек и исчез. Мы с Женей бродили по саду, она — гоняясь за бабочками и стрекозами, я — со слабой надеждой, что встречу Михаила Григорьевича.

Но вместо этого наткнулась на господина Ушайко. Запинаясь и конфузясь, он завел речь о погоде. Причем я не могла избавиться от впечатления, что он меня в саду караулил. Он что-то хотел мне сказать, но никак не мог. Наконец, он произнес:

— Евг-г-г-ения Ак-к-ксентьевна, он ловелас и фанфарон! Он вас не любит, вы для него игрушка, не более того!

Я окаменела, не зная, как реагировать на сии бесстыдные речи. Студент-агроном, сочтя это за знак одобрения, продолжил:

— А же люблю вас беззаветно и всепоглощающе. И пусть я беден, пусть у меня нет звонкого графского т-т-т-т-титула, но я обещаю вам, что сделаю все для того, чтобы вы не знали нужды и…

— Замолчите! — крикнула я, да так, что Женечка, возившаяся неподалеку, вздрогнула. — Замолчите! — продолжила я уже тише. — Что вы себе позволяете!

— Евг-г-г-ения Ак-к-ксентьевна, не верьте ему, я же знаю М-м-мишу с д-д-детства, он такой обманщик и притвора. Он думает только о с-с-себе и не с-с-с-считается с ч-ч-чужими ч-ч-ч-чувст…

Его беспардонность — как и его заикание! — перешла все мыслимые и немыслимые границы.

— Я в-в-видел, как он д-д-домогается вас… — продолжил он, а я произнесла в потрясении:

— Вы видели? Что вы видели? Господи, вы за нами шпионили! Вы — жалкий, мерзкий, никчемный заика!

Наверное, мне не стоило так бурно реагировать на его глупое признание в любви и уж точно не следовало обижать его, потому как господин Ушайко, побледнев, втянул голову в плечи, а затем огромными шагами заторопился куда-то в чащу. Я окликнула его, но он, не реагируя на мои слова, удалился, треща ветками, прочь».

«20 июня 1913 года. Как я убедилась, Мухина дача полна тайн и секретов. И речь идет вовсе не о том, кто в кого влюблен, а кто в кого нет. Перед студентом-агрономом я извинилась в тот же вечер, он же, выпучившись на меня, заявил странным голосом, что не знает, что я имею в виду, и попросил забыть обо всем, что он мне тогда сказал. Он отвернулся, я попыталась удержать его за локоть, но он вырвал его с такой силой, что сломал мне ноготь.

Михаил Григорьевич уехал в Москву к университетским друзьям, и без него Мухина дача сразу осиротела. Зато подаренный им василек я, нежно поцеловав, храню теперь в дневнике. Самое странное, а для некоторых и страшное, место в огромном доме — это подвал. Там я была всего один раз, когда Женечка, воспользовавшись тем, что дверь отчего-то стояла открытой, скинула мячик по лестнице вниз, и я отправилась туда, чтобы подобрать его. Подвал, по-моему, еще больше, чем сам дом. Внезапно мне показалось, что во тьме коридора что-то мелькнуло. Я опрометью бросилась наверх.

Там наткнулась на Луизу Артамоновну, которая не упустила возможности отчитать меня. А тем временем из подвала появился сам граф Григорий Борисович. Странно на меня зыркнув и ничего не сказав, он ушел прочь. В его руке я заметила большую миску.

Экономка же с грохотом закрыла подвал на засов, навесила замок и заявила, что ходить в подвал строго-настрого запрещено.

Позднее, когда Женечка спала, я сидела в кухне и пила со слугами чай с вишневым пирогом. Они, убедившись, что экономки поблизости нет, просветили меня.

— Такова воля его сиятельства. В подвал могут ходить он сам или Луиза. Только у них и есть ключи… — пояснила молодая горничная.

— Но почему? — спросила я. — В чем причина такой секретности? Они что, хранят там фамильные сокровища? Подвал как подвал, как мне кажется… И разве там кто-то живет? Отчего его сиятельство ходит туда с миской?

Слуги переглянулись, а затем уставились на самого пожилого лакея. Тот, подкрутив седой ус, заявил:

— Ты новенькая, поэтому ничего не знаешь! Подвал — это сердце Мухиной дачи! Даже если она исчезнет с лица земли, подвал, в земле вырытый, останется! Это как пещера или логово!

— Чье логово? — спросила я, а лакей, оскалившись, произнес:

— Его! Зверя!