Венец всевластия

– Не ожидала видеть тебя здесь, – строго сказала Софья.

– Сестрица Елена прислала нарочного со словами – приезжай, де, попрощаться. Я и приехала, путь в Дорогомилов не долгий.

Мало тебе мужского полу, Елена-прекрасная, ты и с Лёнушкой, чистой голубицей, дружбу завела. Софья давно заметила обоюдный интерес вдовы и дочери. Что у них может быть общего? Разница больше чем в десять лет. Сама Елена никогда не хаживала в покои Лёнушки, а та чуть что схватит рукоделие и бежит к названой сестрице. О чем они толкуют – Бог весть.

– Зайди-ка в горницу, разговор есть…

Горница была пустая, освещенная одним паюсным фонарем. Говорить пришлось стоя. В Дорогомиловском дому жили летом, тогда и привозили все – столы, лавки, утварь. А сейчас санным путем доставляли сюда только самое необходимое, чтобы было где послов принять. Печи топили не переставая, но в боковой горнице было все равно холодно, и как-то слишком резко пахло дымом. Шум пиршества сюда не долетал, за окном выл ветер, и оттого в помещении было особенно неуютно.

– Как бы метель не поднялась, – озабоченно сказала Елена.

– Успеешь доехать.

– Да я не о себе забочусь. Если с ночи завьюжит, то к утру не успокоится.

– Так ты о Лёнушке, значит, печалуешься, – усмехнулась Софья. – Что она тебе сказала?

Елена помолчала, потом и вздохнула еще с показной сердобольностью:

– Страшится…

– А ты что?

– Сказала, чтоб не боялась, что все хорошо будет. Про великого князя Александра говорят – видный мужчина.

– Подумайте… слова-то какие – видный. Ты-то откуда знаешь?

– Федор Васильевич рассказывал.

– Это дьяк Курицын, что ли?

Елена кивнула.

– А что он еще рассказывал?

Невестка оживилась.

– Он был в Литве и в Вильно, и в Тракае. Тракайский замок знатный и богатый, сложен из огромных камней, балконы и лестницы дубовые, а вокруг дома балконы-гульбища, на них всю ночь смоляные факелы горят, светло, как днем. И Лёнушка наша будет в этом замке хозяйкой.

– Не будет она в Тракае жить! Там и церкви греческой нет. Государь не единожды ей наказывал, чтоб ходила только в нашу церковь. Литва обещала ей новый храм поставить веры истинной. Брак этот – дело государственное!

Софья говорила напористо, резко, подчеркивая, что не следовало забивать Лёнушке голову всяким вздором перед дальней дорогой. Елена послушно кивала, а потом сказала виновато:

– И еще боится, что свадьбу в Литве будут играть не по нашему обычаю. А Лёнушка хочет, чтоб все было по правилам, чтоб сажали ее с мужем на соболий мех, чтоб слепили вместе две свечи и поставили в пшеницу в сеннике…

– Это ей все нянька нашептала, – перебила с досадой Софья. – Мы люди современные, а свадьбу ей справят как надо. Будет в Вильно кому на старинные обычаи указать. Ты еще про сапоги вспомни.

Обычай с разуванием сапог был очень древний, и если исполняли его сейчас, то словно бы в насмешку. Молодая должна была в первую ночь после свадьбы снимать с мужа сапоги. А у жениха в правом сапоге были под пяткой монеты, а в левом – плетка. Не приведи Господь перепутать, какой первый сапог снимать! И не в том беда, что получишь за невнимательность удар плеткой. Обычай этот подразумевал примету на всю жизнь. Деньги получишь в брачную ночь – купаться тебе вся жизнь в золоте и жемчугах, а если схлопочешь удар – не сильный, чисто символический, то и судьбу обретешь «битую».

– А скажи… – Софья хитро прищурилась. – Правда ли, что дьяк Курицын, сей ученый муж, постиг египетское искусство читать по звездам словно волхв?

Елена даже отступила на шаг, словно ее в грудь толкнули, и уже без всякого почтения выкрикнула:

– Да кто же вам такую напраслину сочинил?

Софья никогда не опускала себя настолько, чтоб вести с Волошанкой откровенные разговоры, невестка должна знать свое место. А здесь как-то все совпало. И ведь не придерешься! Лёнушка сама позвала названую сестрицу, та со всех ног кинулась утешать и напутствовать. А не обидно ли, что не ей, матери, стала открывать она свои страхи, а этой чернявке молдаванской? И желая хоть как-то отомстить за обиду, она и задала свой вопрос. Промямли Елена в ответ что-нибудь невнятное, мол, мне об этот ничего не ведомо, и тема была бы закрыта. Но говорить царице про напраслину!

– Ты, милая, говори, да не заговаривайся! Всяк знает, что дьяк твой пытает судьбу, строит математические таблицы и по ним предсказывает, когда человеку жить, а когда помирать. Может, он и тебе такую таблицу сочинил? Дьяк Курицын – еретик, он с колдунами знается, а что государь на все эти мудрости сквозь пальцы смотрит, так подожди, дай срок…

Не будь в горнице так темно, а глаза Волошанки столь черны да бархатны, как говорили при дворе, можно было бы рассмотреть в них слезы обиды, а может быть, ненависти. Во всяком случае, Софья тешила себя тем, что они там были. Елена стояла прямая, как палка, а потом сотворила широкий крест и произнесла сквозь зубы: «Грех вам…»