Венец жизни

И Анна стала посещать секту евангелистов. Ее гипнотизировали непонятные и страшные слова проповедей о царстве божьем, о бренности всего земного, о том, что человек лишь гость на этой скорбной земле.

По ночам она истово молилась, в своей тесной и душной комнатушке, стоя на коленях перед Николаем-угодником. Фитилек лампадки перед иконой странно потрескивал, кидая тень и свет попеременно, и казалось, что Николай-угодник смотрит то влево, то вправо, одобрительно покачивая головой.

Но молитвы не помогали, и чувство всепрощения не приходило. Что ей царство божье? Она хотела быть счастливой на земле. В семнадцать лет трудно отрешиться от мечты о счастье.

Все же продолжала ходить на собрания. Ей нравилось быть среди людей, не похожих на ее приемных родителей. А проповеди как-то утешали, успокаивали.

Народ собирался самый разнообразный: приказчики, мастеровые, служащие. Все больше не русские — финны, шведы. Тут-то она и познакомилась с финном Эдуардом Валениусом. Голубоглазый блондин с аккуратной бородкой стал провожать ее домой. Ей, конечно, льстило внимание такого человека. Не из простых. Одет всегда как барин, говорит складно, так бы и слушала его речи про жизнь, про то про се. Опять же обхождение: все ласково, вкрадчиво, галантно. Голос тихий, так в душу и проникает. Это тебе не Афанасьев с его матюками да тычками. Валениус был инженером! Инженером-электриком, владел небольшим кожевенным заводом у них в Новониколаевске. Одно только смущало Анну: его всегдашние разговоры о том, как бы разбогатеть, нажить в Сибири капитал. «Здесь можно развернуться!» — с какой-то пугающей страстностью говорил он, и глаза его становились неприятно трезвыми. В такие минуты в нем было что-то от Поповых.

Однажды он заговорил с ней о холостяцкой своей жизни.

— Мне бы теперь хозяюшку в дом, тихую, скромную, религиозную…

Сердце Анны дрогнуло: к чему это он? Сказала, скромно потупясь:

— За чем же дело стало? Любая сочтет за честь.

— А мне «любую» не нужно. Мне нужна такая, как ты. Пойдешь за меня?

Его ласковый голос был искренен и серьезен. И Анна сразу поверила, смутилась, растерялась: предложение? Ей? Такой человек? И тут же с отчаянием подумала, что Поповы будут против. Валениус им не нужен, им нужен хороший работник в дом, а она как приманка и тоже работница даровая.

— Меня не отдадут за вас, — сказала упавшим голосом. Деликатно объяснила почему: родители, мол, у меня строгие, работать дома некому.

— А я тебя умыкну! Знаешь, как женщин умыкают? Конечно, если ты согласна.

— А как же община? — испугалась Анна. — Верующий не должен совершать плохих поступков. В заповеди сказано — «не укради», а убежать из дому все равно что украсть.

— Ерунда! — горячо возразил Валениус. — Мы с тобой люди одной веры, следовательно, никакого греха не совершим, если поженимся.

— Ой, не знаю, что вам и ответить… — растерянно бормотала она. А бес внутри нее искушал: «Соглашайся, дура… Ты навсегда избавишься от рабства Поповых… Не упускай момента».

И она согласно кивнула головой.

Темной ночью связала в узел свое добришко, истово перекрестилась перед иконой, пугаясь суровой непреклонности взгляда Николая-угодника, и крадучись вышла за ворота, где ждал ее на извозчике Валениус.

Мстительная радость прибавила ей решимости. «Вот вам, черти окаянные! Поищите себе другую рабу…» — думала она о Поповых.

Тайно обвенчались в православной церкви. Валениусу было тридцать пять, а ей семнадцать. О любви она не думала, да и не понимала, что это такое, просто устраивала свою судьбу. Что же, что Валениус в два раза старше ее? Зато ученый, инженер. Она была благодарна ему за избавление от Поповых.

После свадьбы сразу уехали в Финляндию, на родину мужа. Валениус опасался скандала — все-таки Анна считалась дочерью богатого купца, и Попов мог предъявить на нее свои родительские права.

Кругом бушевала война, а она чувствовала себя так, будто перед ней распахнулась дверь тюрьмы, за которой были весна, пение птиц, надежды.

Два месяца жили у родственников мужа в небольшом приморском городке. Валениус что-то закупал, привозил домой большие ящики из толстых, шершавых досок, таинственно подмигивал и говорил: «Электромотор…»

Анна радовалась своему счастью: «Это мне за долготерпение…» — набожно думала она. Иногда подолгу простаивала перед зеркалом и, немного смущенная, изучала свое лицо. А что? Разве она так уж дурна? Глаза хорошие, рот не слишком большой, зубы белые и ровные, лицо свежее, с румянцем во всю щеку…

Погрузили на пароход ящики с электромотором и поехали домой, в Новониколаевск. Муж давно решил продать кожевенный завод и уехать в Семипалатинск, где, по слухам, можно было выгодно заняться мукомольным делом. Край богатый, хлебный, а мельниц не хватает. «Мукомолы там самые уважаемые люди, — говорил он Анне. — Вместо кожевенного завода у нас будет мельница».

Анна обрадовалась: вот хорошо! Подальше от Поповых. Пропала, словно в воду канула. Так-то лучше!

Она во всем полагалась на мужа. Все, что он говорил и делал, казалось ей страшно умным.